испорченный мальчишка, и оттого ему поручается убить мышь, что попалась в мышеловку на кухне под раковиной, но еще не сдохла. Бабуля, дедушка и (несколько сомневаясь на сей счет) мать знают: душа Рода черна, как сажа. А все из-за ужасной штуки, что он проделал на крыше с той идиоткой, дочкой венгера, управляющего из соседнего дома. Начать с того, что венгеров с мозгами вообще не бывает. Но если добропорядочный ирландский мальчик-католик, только что принявший свое первое причастие, — а выглядел он почти прилично в синем саржевом костюме, на который дедушка уйму денег истратил, да поможет господь бедняге! — позорит бабулю с дедушкой, которые подобрали его с матерью на улице, не дали им попасть в работный дом, — и много же благодарности в ответ получили! — когда он позорит их своими грязными греховными делишками, нельзя винить глупую девчонку. И все равно бабуля довела мать Рода до слез, выбранила, да еще заставила поступить, как полагается: пойти и поговорить с этим несчастным болваном насчет его дочери-потаскухи, двенадцатилетней шлюшки, идиотка она или не идиотка, и пригрозить полицией, если он не сможет за ней присмотреть.
Бабуля повторяет, что все эти венгеры, Скандинавии и латиносы понимают только огромного здоровенного ирландца-полицейского — не толстозадого Джимми Кенни, боже упаси, — который, в случае чего, припугнет этих людей как следует, чтоб вели себя прилично — и они, и семьи их отвратительные. И двух слов-то по-английски связать не могут. Стыд и срам, куда же катится эта страна? К тому же, мать должна была и Рода наказать. Эта женщина даже не сумела удержать мужчину, который, когда она за него вышла, был уже на полпути к тому, чтоб стать приличным человеком, и теперь думает, что бабуля одна станет мальчишку воспитывать? Всю грязную работу выполнять? У бабули своя дочь была, бабуля ее воспитала, а взамен — ничего хорошего. Что ж, это ее крест, хотя мало кто догадывается, она ведь не жалуется никогда.
Прояви мать характер, когда муж начал каждый вечер приходить с работы пьяным, а иногда и вовсе не являлся ночевать, — все могло бы пойти по-другому. Теперь мать — разведенная женщина, грешница в глазах церкви, немногим лучше тех потаскух, что с букмекерами перед заведением Галлахера околачиваются. Одному богу известно — бабуля смотрит в потолок с выражением пылкого благочестия — Одному Богу Известно, что заставило бедного дуралея-работягу пристраститься к выпивке. Тут, говорит бабуля прерывающимся голосом, все не так просто, как на первый взгляд кажется. Дедушка кивает и раскуривает окурок, который уже дважды гасил. Они денег не печатают!
Род — дегенерат, испорченный мальчишка, дьявольское отродье — открывает шкаф под раковиной, где кто-то скребется и царапается. За банкой «Драно» валяется полудохлая мышь, разбитая, окровавленная морда и правая передняя лапа застряли между прутом и деревяшкой. Бабуля велит Роду сделать то, что, она знает, он любит делать, ибо он — ненормальный маленький извращенец. И она не позволит ему спустить мышь в унитаз! Утонуть — самая жестокая смерть.
Когда тонешь, прибавляет дедушка, легкие наполняются водой и разрываются, а ты все это чувствуешь. Мышь следует быстро забить насмерть любым способом на усмотрение Рода. Он наверняка что-нибудь придумает, ему же нравятся такие дела, говорит бабуля.
Род поднимает мышеловку и с размаха бросает об пол. Мышь пищит, извивается, но не умирает. Он опять швыряет мышеловку, сильнее, и мышка бьется в конвульсиях. Но она еще жива. Бабуля делает замечание о почти невероятной жестокости Рода, дедушка качает головой и выходит из кухни. Мать страдальчески смотрит на раскрасневшееся Родово лицо. Род в отчаянии подбрасывает мышеловку к потолку, и на этот раз, упав на пол, мышь не движется. Род тычет ее ногой, бабуля смотрит на мать и закатывает глаза от такого садизма. От зверушки нужно избавиться, говорит бабуля, но не в унитазе, потому что ей в ее безукоризненной ванной, которую мать отдраила лишь сегодня утром, не нужны бактерии и грязь от дохлой мыши, или Род считает, его мать — прислуга из ниггеров? Само собой, мышеловку следует отскрести хозяйственным мылом, снова зарядить и поставить под раковину. И — тут бабуля проницательно улыбается, — Род не смеет тронуть сыр, когда будет класть приманку.
Урод, как всегда, Род грубо вытряхивает мертвую мышь на газету и размышляет о том, как она теперь далеко, и какой умиротворенный у нее вид. Он заворачивает счастливую негодяйку в газету.
Три
Род глядит на ледяные огоньки звезд из окна гостиной со своей кушетки, которую мать застилает каждый вечер, — он там научился засыпать, несмотря на радио и разговоры, что бубнят сквозь занавеску. Никто, кроме Рода, в гостиную не допускается, а ему здесь разрешается только спать.
Роду интересно, почему Бог, что сотворил эти звезды, сотворил и бабулю. Может, бабулю не он сотворил.
Может, он и звезд не создавал. Может, он вообще ничего не делал.
Рода охватывают дьявольские сомнения, черные грешные мысли вторгаются в душу. Род понимает: он не хочет думать о таких вещах, но все равно думает, и если не удастся эти мысли прогнать, его ждет ад. Ад ждет всех мальчишек, которые насмехаются над Богом и не уважают родителей. И бабушек с дедушками. Забивая эти размышления, Род беззвучно шепчет одну из магических молитв, ту, что сотрет непрошеные мысли. Она строится на числе 5.
Ничего. Ничего.
Ничего.
Ничего. Ничего.
Да пребудет Бог вечно в душе моей.
Ничего. Ничего.
Ничего.
Ничего. Ничего.
Да убережет меня страх Господень от всех дьявольских козней.
Ничего. Иисус. Мария. Иосиф. Ничего.
Род выдувает последнее «о» в последнем «ничего», закрывает глаза, открывает и вновь смотрит на звезды. Глядя на них, он говорит все так же беззвучно, что звезды, сотворенные Богом в мудрости Его, прекрасны, но не так прекрасны, как небеса. Затем, укрывшись одеялом с головой, он пять раз совсем тихо шепчет искреннюю молитву, чтобы Господь благословил и уберег бабулю — дорогую, добрую бабулю, которая несет свой тяжкий крест.
Он высовывается в прохладную темноту как раз вовремя: слышно, как бабуля тонко, прерывисто пердит, а в паузе презрительно смеется. Сердце Рода полно горечи. Он знает, что попадет в ад.
Четыре
Во сне женский силуэт стоит в конце длинного коридора. Контуры очерчивает свет из открытой двери на лестничную площадку. Роду не позволено видеть лицо женщины, но он знает, точно знает: это бабуля. Вдруг она рядом с ним, дверь закрывается, но коридор залит солнечным светом.
