Гилберт Соррентино
Изверг Род
Москва
Эксмо
2003
Gilbert Sorrentino
Red the Fiend
Перевод с английского В. Синицына
Художественное оформление и макет художника А. Бондаренко
Copyright © Gilbert Sorrentino, 1995
© Перевод. В. Синицын, 2003
© Оформление. А. Бондаренко, 2003
© ООО «Издательство „Эксмо“», 2003
* * *
Мать с отцом ломали руки —
Народился я на муки!
Я, беспомощный, кричал,
Словно бес меня терзал[1].
Уильям Блейк
У детей и мертвецов нет души.
Роберт Музиль
Господи, узри нашу семью, что простерлась ниц пред Тобой.
Из молитвы «Освящение семьи» Требник с католическими воскресными молитвами, 1938 г.
Один
На бабулином лице появляется эта ее злобная улыбка, оба зуба видны: золотой и черно-коричневый. Может, кто-то спустится в кладовку, принесет ей что-нибудь, интересуется она.
Ей чего-то хочется.
Может, грелку. Пузырь со льдом. Траченное молью одеяло. Щербатую рюмку для яиц. Что-то личное, сокровище какое-то, что напомнит о невинном девичестве, о приятных первых днях замужества. Бог свидетель, недолго они длились.
При мысли о грелке и пузыре со льдом Род тайно, внутренне ликует: а вдруг нужда в них означает, что где-то в бабулином теле притаилась боль. Он осторожен, унылое грубое лицо ничего не выдает. Может, боль — предвестница самой смерти, хотя Род даже про себя это слово не говорит.
И речи быть не может, говорит бабуля, чтобы пошел дедушка, он ведь вкалывал целый день. И каждый божий день вкалывает, чтоб у Рода с его матерью-потаскушкой, тварей неблагодарных, была крыша над головой. Вот и сегодня он пахал, как ниггер. Как тот еще ниггер!
И бабуля прибавляет, осклабившись (и снова зубы ее — точно два полюса: коварство и смерть), что мать Рода тоже не может спуститься. Она ведь еще не вымыла посуду, а потом ей надо отскрести пол на кухне и навести чистоту в ванной, сверху донизу. Одному богу известно, кто сегодня так загадил ванную, когда умывался. Умывался! Как можно загадить ванную, вымыв только руки и лицо (если эту рожу вообще можно лицом назвать!), — это выше бабулиного понимания. Дедушка кивает: мол, ему тоже непонятно. Дедушка сегодня потрудился на славу, как тот еще ниггер.
Бабуля бросает взгляд на Рода, и ее озаряет.
Род может спуститься в кладовку и принести, что бабуле хочется! Но Род боится кладовок — так он бабуле говорит: в кладовках темно, и живут призраки. Этих монстров привлекает хилая лампочка, которой жильцы освещают свои пожитки. Призраки едят мальчиков, откусывают от них куски, а потом жуют. Род говорит, что боится, и у бабули такой вид, точно у нее вот-вот будет сердечный приступ: веки трепещут, ладонь прижата к обвисшей груди. И словно в поисках объяснения этому признанию в трусости, этому неподчинению и явному неуважению, бабуля окидывает комнату безумным взглядом, дрожащей рукой тянется за стаканом пива, который дедушка только что вновь долил. Бабуля делает глоток, двумя нижними зубами разгрызает соленый крекер, и затем высказывает предположение, что Род не способен бояться, он ведь не знает страха, не так ли? Хватило же у него наглости залезть в ящик бабулиного комода, в запретный ящик, чтобы посмотреть на цветную открытку из казино в Бад-Лейк? В тот день ее тонкий лакированный ремень преподал Роду хороший урок. Наглец — да, именно, такой наглец, что даже не плачет.
Из кухни выходит мать, и Род безнадежно глядит на нее. Она смотрит на бабулю, а та сообщает, что пива матери не хватит, так что можно бы заняться полом на кухне, где ее неуклюжий нахальный сынок всем назло дешевыми резиновыми подошвами наследил. Бабуля с сожалением качает головой, словно удивляясь, как в 1940 году, в старых добрых США кто-то еще может носить такие дешевые ботинки. Они же не какие-нибудь макаронники. Глаза у матери блеклые и тусклые.
Неожиданно Род встает и говорит, что спустится вниз, но ему нужно знать, чего хочет бабуля. Он говорит громко и весьма уверенно. Бабуля улыбается и протягивает ему ключ от висячего замка. Улыбка становится шире, бабуля объясняет: стоит Роду посмотреть, он сразу поймет, что ей нужно. Проще некуда — иначе оно бы Рода цапнуло. Род смышленый мальчик, в учебе туп, но тут уж ничего не поделаешь, это все, господи помилуй, из-за отца-ирландца, пьяницы и бездельника неотесанного. Мальчик не виноват!
Род уже уходит, и бабуля велит ему оставить фонарь, потому что батарейки стоят дорого, а деньги на деревьях не растут — их дедушка должен зарабатывать, а он и так вкалывает, как узкоглазый. Как узкоглазый ниггер. Вот как он вкалывает.
В кладовке лежат свечной огарок и коробок спичек. Пусть Род использует не больше одной спички. Деньги в поте лица зарабатывает узкоглазый ниггер. Который кивает.
В глубине кладовки Род находит старый фотоальбом, сухой кожаный переплет совсем пыльный. К альбому резинкой прицеплена пачка фотографий. Род минуту раздумывает От страха одеревенел, ноги дрожат, подгибаются, на стенах пляшут причудливые тени. Он решает, что бабуля эти снимки и хочет. Род сует их под мышку и задувает свечу. В животе — опасная слабость.
Бабуля приятно удивлена, вытирает мокрые от пива руки о грязный серый халат. Пачка фотографий — их она и хотела! Значит, Род может преодолеть тупость, когда головой думает. Благодарный Род сияет и гордится собой. И только он собирается поделиться своими глубокомысленными умозаключениями, объяснить свой дедуктивный метод, как бабуля разражается самым страшным своим девичьим смехом и заявляет, что поскольку Род ничего не боится, ему вменяется в постоянную обязанность ходить в кладовку всякий раз, когда это необходимо. Ну как, Род, доволен? Неожиданно смех обрывается, бабулино лицо темнеет, она морщится, в изумлении смотрит на фотографии. И затем говорит — Род знал, что она так скажет, с самого начала знал, — что это не те фотографии. Ничего не поделаешь, придется Роду отнести их обратно в кладовку и поискать там нужные, пусть ищет, пока не найдет. Бабуля протягивает Роду не те фотографии, нетерпеливо ими помахивает. Сию же минуту!
С нелепой улыбкой Род шагает к бабуле и полностью теряет контроль над кишечником. В ее недоверчивом, злобном и полном отвращения взгляде сквозит смутная радость.
Два
Бабуля знает, Род бессовестный, совершенно
