откинулась на спинку скамьи, устремив взгляд в небо над головой. Еще не совсем стемнело, но уже наступили сумерки. Достаточно скоро стемнеет, мир поглотит чернота, и сидеть на скамейке снаружи, последнее место, где мне хотелось бы находиться, даже если эта скамейка находится в кампусе.
Я думаю, говорят правду: ты никогда и нигде не будешь по-настоящему в безопасности. Люди вокруг вас скрывают секреты, которых вы не знаете, а люди, которых, как вам казалось, вы знаете, могут сломаться и измениться за считанные секунды. Кстати, о…
Я не спешила вытаскивать другую руку из кармана толстовки, опустив голову, чтобы посмотреть на нее. Вокруг никого не было, так что никто больше не видел, в каком состоянии моя рука. Кровавые порезы покрывали мою ладонь и пальцы… большая часть кожи была мокрой от крови, особенно глубокий порез у основания моей ладони.
Звук бьющегося стекла наполнил мои уши, но я прогнала это воспоминание прочь. Давайте просто скажем, что мой отец ни за что не позволил бы мне забыть это, даже если бы я приползла к нему на коленях и умоляла о прощении, чего он так отчаянно хотел.
Я не хотела этого делать. Последние десять лет я была несчастна. Этого было достаточно, не так ли? Сколько может вынести один человек? Сколько можно выдержать, прежде чем сломаться и стать совершенно неузнаваемым?
Сегодня вечером, я думаю, я достигла этого предела, потому что, когда я перевела взгляд на свою здоровую руку, я поняла, что должна сделать что-то еще, то, о чем я только мечтала.
Доведенные до предела, люди либо ломались, либо поднимались выше него и показывали, насколько они сильны. Я? Как бы мне ни хотелось думать, что я была второй из этого списка, я знала, что это не так. Однако кто-то другой был там или, по крайней мере, я так думала.
Прошло десять лет. Целых десять лет. Номер, который я запомнила, мог даже не существовать уже. И, если это все еще был доступный номер, он не был обязан помогать мне. С какой стати ему это делать? Зачем ему это? Если бы в его сердце была хоть капля доброты, он бы, по крайней мере, навестил меня, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Но он этого не сделал. Он все упаковал, не оставив мне ничего на память о нем, кроме воспоминаний. Он ушел, а я стояла на переднем крыльце, смотрела ему вслед и умоляла остаться. Это было сразу после похорон, и его, казалось, не волновало, что мне тоже было больно.
Честно говоря, была миллион и одна причина, по которой я не должна ему звонить. Еще миллион и одна причина, по которой он может оказаться не тем, кто ответит на звонок. Так много разных вариантов, и все же я должна была попробовать.
У меня больше никого нет. Никого, кроме нескольких человек, которых, вероятно, не будет в моей жизни после окончания колледжа. И, честно говоря, последнее, чего я хотела, это возвращаться в этот дом, даже если все необходимое для занятий до сих пор находится в моей комнате.
Поэтому несмотря на то, что я, возможно, впоследствии пожалею об этом, я разблокировала экран своего телефона и на клавиатуре, вручную набрала номер, который запомнила, когда была ребенком. Как только номер был полностью набран, я нажала на кнопку вызова, медленно поднося телефон к уху.
Он зазвонил, что означало, что номер не был отключен. Это был хороший знак, верно? Это могло означать, что ответит кто-то другой, но, по крайней мере, номер все еще был доступен. Я никогда не записывала этот номер, потому что он велел мне этого не делать. Отец нашел бы его и воспользовался, чтобы выследить его и потребовать свою долю денег.
Когда моя мачеха умерла, она оставила все ему, а не папе, и это привело его в бесконечную ярость. Может быть, именно тогда он изменился, когда стал относиться ко мне еще с большей ненавистью. Как будто я была неудачником вместо него, кем-то другим, кого он мог обвинить в своем несчастье.
Я не знала, сколько пропустила гудков, но мне показалось, что больше, чем следовало, как будто это был стационарный телефон без подключенного автоответчика и он не принимал сообщений. Чем больше он звонил, тем сильнее мне становилось дурно. Нервничаю, наверное.
Отчаяние толкает людей на безумные поступки, и это… это был, пожалуй, самый безумный поступок, который я когда-либо совершала. Ну, кроме того, что я вот так порезала себе руку.
Прошла вечность, и когда моя надежда начала таять, кто-то наконец поднял трубку и ответил на звонок:
— Говорит Черный волк. Кто это? — Голос был низким и мужским, слова четко выговаривались.
Черный волк. При упоминании этих слов мой разум вернулся в прошлое.
Я взбегала по ступенькам, горя желанием что-то показать своей мачехе. Я добралась до спальни моих родителей, и дверь была приоткрыта. Я подумала, что это нормально, забежать, что я и сделала. Я не думала, что застану ее переодевающуюся в пижаму.
Мне следовало прикрыть глаза, но я не смогла, потому что, когда я вбежала, я увидела ее спину, и то, что я увидела у нее на спине, было гигантской татуировкой волка. Не фотореалистичной, упрощенной по своему дизайну.
Племенной черный волк.
— У тебя есть татуировка? — Взвизгнула я, забыв, зачем пришла сюда.
Она повернулась ко мне, стягивая через голову свою свободную шелковую рубашку прикрывая эту классную татуировку. Она нежно улыбнулась мне и кивнула.
— Есть, — сказала она. — Но ты должна держать это в секрете. — Затем она поднесла палец к губам и подмигнула мне.
— А папа знает? — Спросила я.
— Он знает, и твой брат тоже. — Она опустилась передо мной на колени, опустившись до моего уровня. Она одернула мою одежду, разглаживая складки на рубашке. — Теперь и ты знаешь. Может быть, если ты поможешь мне сохранить это в секрете от всех остальных, я позволю тебе сделать татуировку, когда ты станешь старше.
В то время мне было семь лет. Это воспоминание было ясным в моей голове даже сейчас. Я вспомнила, как была взволнована, увидев эту большую татуировку у нее на спине. Я и до этого знала, что она моя мачеха, но именно в тот день я начала называть ее мамой. А потом она умерла, и все развалилось, и он ушел, так что я снова начала называть ее своей мачехой. Было забавно, как быстро все могло измениться.
Я ничего не сказала сразу,
