его блондинкой, идущей к лифту с понурым видом.
— Таблетку от головы с собой взять забыла. Я быстро. Вернусь через десять минут. Мигрень.
И бегу к себе, будто за мной кто-то гонится. Прошлое, например.
А дома у меня будущее, и его нужно беречь.
— Ты чего так рано? Что-то стряслось? — испуганно спрашивает Олеся. Мы с ней работаем сменами через день.
— Нет, за таблеткой, голова болит, — шепчу Олесе.
На ее руках крутится Аленка, которая стремится оказаться на полу.
— Иди ко мне… — зову малышку, а она опускается на четвереньки и ползет ко мне с радостным визгом.
Я подхватываю и обнимаю дочь, которая впервые за всю жизнь оказалась так близко к своему отцу.
ГЛАВА 2
Я никогда не боялась остаться одна с ребенком на руках. Не знаю почему. Быть может, это из-за мамы, которая была сильнее всех, кого я знала?
Я не помню времени, когда мы жили с отцом. Все детство перед моими глазами была картина, как мама судится за алименты, а папа успешно их избегает.
Мама никогда не просила ни у кого помощи, она всегда говорила: я получу, то что мне положено, а другие пусть живут, как хотят. Она не мстила и не насылала проклятья на вторую папину жену. Она много-много работала, и у нас все было. Помню, как тайком подсматривала за склонившейся над кухонным столом мамой, которая каждую копеечку записывала в тетрадку. Она дослужилась до хорошей должности, дала мне все, что могла, а потом ее не стало.
Аленке было три месяца, когда мама вдруг сгорела за две недели. Следующим утром я обнаружила, что не могу накормить грудным молоком собственную дочь, потому что оно пропало — единственный раз, когда я и правда испугалась. Я даже не представляла, что такое может случиться.
Потом нас с Аленкой выселили из маминой квартиры, размахивая перед глазами какими-то бумажками. Оказалось, что квартира принадлежала маминой двоюродной сестре с севера, что умерла годом раньше, и теперь в наследство вступили ее дети, которым было плевать на нас и которым нужны были только деньги.
Мне казалось, что хуже быть не может, а хуже и не было. В какой-то момент все закончилось. Я съехалась с подружкой Олесей, с которой мы познакомились в роддоме, тоже матерью-одиночкой. Стали посменно работать и по очереди сидеть с детьми.
Еще во время беременности я работала в отеле «Примавера» в курортной части города помощником бухгалтера. Деньги были небольшие, но там можно было жить всю неделю, а к маме возвращаться на выходные. Мне нравилась эта работа. А когда вышла в декрет, стала помогать на дому.
После родов, когда не стало мамы и жилья, я пришла к бывшей начальнице, и она меня приняла.
Я не знаю, как сошлись звезды на небе, что мне так повезло, но мы с Олесей начали работать в «Примавере». Ей дали должность официантки и поставили нам смены по очереди.
Когда одна из девочек-администраторов вышла в декрет, мне предложили занять ее место, и я согласилась из-за более высокой зарплаты. Пришлось сменить очки на линзы, купить косметику, которой я особо раньше не пользовалась и сходить в салон, чтобы оживить волосы.
Я от природы блондинка, но лет с шестнадцати красила волосы в каштановый, чтобы быть как Блэр Уолдорф из «Сплетницы», а потом уже по привычке. Правда, королевой улья, как Блэр, я не стала ни в школе, ни в универе, скорее, превратилась в мышку в квадрате.
И вот я снова привыкаю к тому, что блондинка. На блондинок, оказывается, оборачиваются мужчины. И когда ты не в толстовке, а в платье, пусть и форменном, окружающие тебя замечают.
И я надеюсь благодаря всем этим изменениям Гончаров Руслан Игоревич меня не узнает. Как же я надеюсь!
Я не боюсь, что он что-то сделает, даже не уверена, что дочь его вообще интересует. Нет. Я так не думаю. Но я боюсь, что опять сделаю себе больно. Аленке нужна счастливая мамочка, а не грустное зомби, что была у нее в первые полгода жизни.
Сначала я жалела себя из-за разбитого сердца, потом из-за потеря мамы. Сейчас я только начинаю жить. И хочу делать это только с мой дочкой, по иронии судьбы его маленькой копией.
Темноволосая, зеленоглазая принцесса. Она похожа на крошечную Скарлетт О’Хара. Я покупаю ей зеленые платья, оттеняя ими белую кожу и яркие глаза в обрамлении черных ресниц.
Я могу позволить себе баловать и любить моего ребенка, и Гончаров мне не нужен. У меня уже все хорошо. А к нему я остыла. Почти.
И все равно поглядываю в сторону «Примаверы», вдруг он выйдет и… господи, как же я тщеславна.
Да, я бы хотела, чтобы он меня увидел вот такую. В белом летнем платье на тонких бретельках, с распущенными волосами, но самое главное с коляской, в которой хохочут Аленка и Олесин сын, Артур.
Он такой же темненький, как Алена, только глаза карие. И в двойной коляске они кажутся близнецами с темными макушками.
Мы прогуливаемся по набережной, и перед нами идет девочка, пускающая мыльные пузыри, а дети заливаются смехом, когда шары залетают к ним в коляску.
— Вам тоже пузыри нужны? — спрашиваю малышей и ищу, где это чудо продают.
На набережной целая толпа народу, все время приходится останавливаться и пропускать кого-то или огибать прохожих, застывших посреди дороги, чтобы поболтать. Прийти сюда было не лучшей идеей, Артур точно не уснет в такой шумихе, а Аленка не уснет, пока не спит Артур.
— Сейчас пойдем обратно, да? — я по привычке болтаю с детьми, которые гулят на своем, стягивают кепки, сандали, носки. — У-у-у-у, самокат проехал, да? Са-мо-кат, — дети во все глаза смотрят на жужжащий электросамокат.
По набережной такие разъезжают все время, и я их уже побаиваюсь. Скорость иногда бешеная.
— Девушка! Осторожнее! — вопит кто-то в спину как раз в этот момент, и я глазами ищу, какой девушке кричат, останавливаюсь, оборачиваюсь и понимаю, что… боже мой, это мне!
На меня летит тот самый самокат, а точнее, летит он прямо в коляску. Я ничего не успеваю сделать и просто отталкиваю ее с дороги, а машина-убийца катит в мою сторону слишком быстро.
— Хватайте детей! — вопит кто-то, пока я ничего не понимаю.
Каких детей?
Моих детей?
Я лечу на асфальт, бок, который задевает самокатчик, разрывает острая боль. Я не могу разогнуться, колени стерты в кровь, а коляска с моими детьми летит прямо к лестнице, ведущей
