Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
у них разговоры: про качество «тростей» (это то, что они в рот суют, играя), про то, что кто-то о ком-то сказал что-то из того, что говорить, совсем уж не следовало… Все это «вываливалось» беспорядочно педагогу, ему в укор ставилось, а он — то отбивался, то встречными упреками подливал масло в огонь скандала.
Через пятнадцать минут я понял, что все происходящее не случайно, что коллективный треп не закончится в ближайшие часы. Захотелось убежать, укрыться где-то и не появляться больше в этом кошмаре.
Но — работа. Нужно сидеть.
Стал, пока они «кракают», разучивать свою партию из их репертуара.
Они на секунду остановились — с удивлением. Но скоро с новыми силами, добавив децибелы, стали выяснять отношения.
Все было пошло, глупо, неинтересно. Даже рассказать нечего.
Из скандального многоголосия понял, что разгорелся новый серьезный конфликт. Опять кто-то сказал кому-то, а тот передал еще кому-то, а последний обиделся и сказал в ответ такое, на что обиделись все! Пытался сосредоточиться на музыке, но не удавалось. Тогда «отключил мозги» и стал механически играть текст, не вслушиваясь, лишь для «тактильного удовольствия», чтобы пальцы привыкали.
Наконец, доиграл первое произведение — обработку квартета Моцарта, где партию первой скрипки должен исполнять гобоист, а я — все остальное. Споры-разговоры у меня за спиной вдруг прекратились.
Решили попробовать заняться делом. Начали. Мы играем, а все слушают. Один, правда, вышел. Почти доиграли до конца первую часть. Но гобоист внезапно останавливается и… опять пошло:
— Вот слышите, трость похрюкивает, а я заплатил за нее Вам шесть рублей, — сказал солист, и спор разгорелся с новой силой и продолжился, обрастая новыми сюжетами…
Наконец, время моего обязательного присутствия в классе закончилось. С облегчением попрощался и покинул аудиторию. Они остались — ругаться.
Только тут, выдохнув и чуть придя в себя, начал наводить справки. Мой друг, теоретик Гена Печерских, из тех, кто постарше и поопытней, все разъяснил:
— Место концертмейстера в консерватории очень даже престижно. Многие студенты хотят его занять, чтобы закрепиться и после окончания учебы остаться работать на кафедре. Кроме того, есть перспектива дальнейшего роста. А вот тебе, друг, не повезло. У гобоистов в классе конфликт. Начальство хочет уволить педагога. В город приехал хороший гобоист из Москвы. Он играет в симфоническом оркестре. Но когда его заманивали к нам из столицы, обещали еще и работу в консерватории предоставить. Так вот, чтобы он не сбежал, нужно уволить нашего «старичка». Поэтому студентов науськали написать бумагу с жалобой, дескать, тот занимается плохо. Они написали. А что с них взять, — духовики. А ты, товарищ мой, попал в эту «хрень» по незнанию! Но не печалься. Пока ничего сделать нельзя. Напишешь заявление об уходе — трудно будет экзамены сдавать, могут исключить, чтобы твой пример другим наукой стал. Потерпи до конца полугодия, а там нашего ветерана уволят, придет новый гобоист, и все разрешится «к взаимному согласию» — на твое место претенденты сразу появятся.
Совет показался разумным. Твердо решил сбежать, не вступая в конфликты. Пока буду приходить, играть свою партию, не обращая внимания на их разговоры, накапливать репертуар. В конце концов, «для себя» занимаюсь только утром и вечером, когда есть свободные аудитории, среди дня мне делать нечего, а поиграть на инструменте всегда полезно, своего-то нет, в общежитии живу.
На последующих уроках демонстративно, не обращая внимания на бесконечные разговоры гобоистов, учил текст, «добиваясь совершенства». Это мешало спорящим. Меня просили играть потише. Я играл тише, но все равно мешал, как они полагали. Через пару недель, духовики потеряли терпение. Старший из гобоистов, Михаил, намекнул, что я могу пока не посещать занятия:
— Подойдешь потом — ближе к экзамену. Тогда и отрепетируем ансамбль, тем более свои партии ты уже выучил, как мы заметили.
Мне оставалось лишь выразить сожаление и откланяться — с облегчением.
… …. …
«…каждый должен знать, что прогульщикам и лодырям, летунам и бракоделам не будет никакой поблажки и снисхождения и ничто не укроет их от гнева товарищей». (Аплодисменты) 2
Но не долог был час моей свободы, ой недолог. Кто-то «настучал». Пришла комиссия «народного контроля» из профкома и на рабочем месте меня не обнаружила. Стали выяснять. Составили протокол. Актировали прогул. Впрочем, профкомовская проверка была не столь страшна. Они ведь свои люди, все понимают, и если нет жалоб на концертмейстера, то готовы закрыть глаза на прогул, а протокол оставить лишь для отчета о проделанной работе.
Но через час еще одна проверка пришла. На этот раз из «учебного отдела». А меня все нет. Как выяснилось, два названых «проверочных органа» конкурировали друг с другом на предмет того, кто лучше проверяет. И еще один протокол был составлен вдобавок к первому.
Правда, в «учебном отделе» тылы у меня были крепки — дружил с молоденькой методисткой. Обычно именно она проверяла присутствие преподавателей и концертмейстеров на работе. Но, накануне, произошло событие, которое еще раз заставило вспомнить о том, кто поучаствовал в моем трудоустройстве.
Маргарита, а так звали хорошенькую методистку, пользовалась успехом у преподавателей. В отличие от моего вполне бескорыстного к ней интереса, они пытались комплиментиками и «маленькими подарками к празднику» смягчить реакцию учебного отдела на свои нарушения — «а кто без греха?».
Неопытная Гретхен3 принимала ухаживание с юмором, но это, когда дело касалось лишь «старых козлов». А были еще и молодые. Один из них — высокий, статный, артистичный и талантливый — смутил девицу, разбудил ее юное сердце. Впрочем, мой внимательный и чуть искривленный ревностью взгляд заметил настораживающие черточки в его, казалось, безукоризненном облике: подслеповатые глаза, козлиная бородка, ранняя лысина. Но влюбленная Маргарита этих мелочей не замечала, и к моим опасениям отнеслась лишь — «с понимающей иронией». Их роман стал развиваться, но, как выяснилось, только в ее воображении. Наконец, девушка открыла любовнику свои надежды. А он жестоко посмеялся над девичьими упованиями: «С женой разводиться, не собираюсь, а наши отношения — лишь мимолетное приключение». Брошенная Маргарита ударилась в слезы. А потом, прослушав дома несколько раз арию Лизы («Мои девичьи грезы…»)4, стала действовать: пришла в институт и, дождавшись в фойе появления «коварного соблазнителя», в присутствии
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
