всё в том же помпезном кресле, словно утащенном из какого-то дворца или музея. Прожурчал наливаемый в чашку чай, вспыхнула зажатая в зубах сигарета, на миг осветив красноватыми бликами лицо замершего в неподвижности молодого человека, и вверх устремились тонкие завитки табачного дыма.
Может быть, спрятанные за стёклами очков, глаза Кирилла не видели света звёзд и лунной дорожки, бегущей по глади заросшего пруда, сияющих сполохов в каплях воды на листве старых яблонь и пляски необычайно крупных светлячков на поляне перед обрушившейся парадной лестницей усадьбы, зато он осязал пружинящее дерево скрипучего пола веранды под ногами и холод серебряного набалдашника трости в ладони, ощущал дуновение прохладного ветра, напоенного ароматами влажных после дождя трав и свежестью недавно отгрохотавшей грозы, слышал плеск рыбы в озере и пение птиц. Стрёкот сверчков… и тишину опустевшего флигеля за его спиной. Слышал, обонял, осязал, чувствовал.
А вместе с ощущением пустоты за спиной к нему пришло и спокойствие, которое не мог поколебать даже всё более тревожно дрожащий Эфир. Наоборот! Тот факт, что Ольга наконец покинула окрестности заброшенной усадьбы и в округе более нет тех, о ком он волновался бы, наполнял Кирилла абсолютным, вселенским спокойствием и уверенностью в себе, своих силах, умениях и способностях. И судя по витающему в воздухе всё сгущающемуся напряжению, скоро они ему пригодятся.
Очередной бычок затушен в пепельнице, чашка опустела, а луна почти скрылась из виду, когда Кирилл наконец почувствовал, как в Эфире будто лопнула перетянутая струна. Молодой человек вздохнул и, поднявшись на ноги, снял пиджак. Повесив его на спинку кресла, он бросил расстёгнутые запонки на кофейный столик так, что те тихо звякнули, ударившись о чайное блюдце. Закатав рукава сорочки и подхватив сбрую с ножами-кхукри, Кирилл привычным движением накинул ремни на плечи и со всей тщательностью подогнал их, чтоб не болтались. Трость вновь оказалась в руке, и её пятка глухо стукнула о деревянный настил веранды. Готов.
Покрутив головой, словно прислушиваясь к ночным звукам, Кирилл почти незаметно усмехнулся и уселся в кресло. Ждать осталось совсем недолго, но выпить чашку чая он ещё вполне успеет.
Расчёт оказался верным. Звуки приближающихся шагов молодой человек услышал аккурат в тот момент, когда изящная фарфоровая чашка опустела.
Вернув её на столик, Кирилл глубоко вздохнул и, прислушавшись к происходящему вокруг, осторожно коснулся Эфира. Миг, и пространство вокруг расцвело невиданными красками, по крайней мере, для внутреннего взора сидящего в кресле молодого человека. А ведь были ещё и ощущения, совершенно неописуемые, но абсолютно понятные.
Кирилл сосредоточился и, подчиняясь его воле, Эфир закружил, сплетаясь в невероятные по сложности красивейшие узоры… для тех, кто мог их ощутить, увидеть и осознать, конечно. Но таковых, среди визитёров, увы, не было. Совсем.
Вот скрипнули доски пола веранды, принимая на себя вес гостя… и весьма немалый, надо заметить, вес. А вот затихли шаги его спутников. Те на веранду подниматься не стали, остановились в десятке шагов… все, кроме пары особо нервных господ, замерших у подножия короткой лестницы из трёх ступеней, ведущих на веранду, точно напротив Кирилла. Телохранители беспокоятся о безопасности своего подопечного? Что ж, имеют на то все основания…
— Удручающее зрелище, но именно так и выглядят нечестивцы, обратившие на себя гнев Его, — голос гостя, вставшего напротив сидящего в кресле молодого человека, оказался чуть скрипучим, но сильным. Хотя, если верить ощущениям, то и сам визитёр слабаком не был. Тяжёлый, судя по шагам, высокий, как минимум, на голову выше Кирилла, уверенный в себе и своих силах, да и в Эфире он ощущался весьма… цельным, но, к счастью, не монолитным. Да и не слишком одарённым в классическом понимании. Не новик, конечно, но… по силам даже до крепкого воя-середнячка не дотягивает, точно.
— С кем имею честь? — отозвался Кирилл, откинувшись на спинку кресла.
— А тебе не всё ли равно теперь, убогий? — с нотками злорадства в голосе протянул визитёр, незаметно даже для самого себя ослабляя цепи воли, сковывавшие его эмоции. Ну, его можно понять… наверное.
— Любопытство, знаете ли, такой порок… — растянул губы в фальшивой улыбке Кирилл. — Ничего не могу с собой поделать. К тому же, это вы пришли ко мне в гости, а не я к вам. Вам и представляться первому… тем более что, как мне кажется, моё имя вам известно.
— О, да! Поверь, твоё имя я знаю, — радости в голосе гостя изрядно поубавилось, а вот злости… злости наоборот стало куда больше. — И знаю хорошо! Даже слишком. Уж очень часто оно мне встречалось в последние пару лет, и всё время в связи с неприятным событиями. Но, признаюсь честно: глядя на тебя сейчас, я весьма удивлён. Как могло такое ничтожество доставить нам столько хлопот⁈
— Я старался, Ваше преподобие, — хохотнул Кирилл, и его собеседника перекосило. До слуха молодого человека донеслось сдавленное шипение, в котором при большом желании можно было расслышать совершенно непечатные выражения. — Что? Неужели вы думали, что я не догадаюсь, кто именно придёт сегодня по мою душу, господин епископ?
— Какой забавный уродец, — после небольшой паузы, потребовавшейся гостю чтобы хоть как-то справиться с эмоциями, произнёс он. — Умный, хитрый, везучий… был. Но чаша терпения Его переполнилась. Ты же видишь, да? Впрочем, о чём я говорю⁈ Ты же слеп! И это лучшее доказательство тому, что время твоё на этой земле истекло, дьяволово семя!
— Вам не говорили, что ваша манера проповеди несколько… ущербна, ваше преподобие? — с лёгкой насмешкой в голосе поинтересовался Кирилл, вновь выводя болтливого гостя из едва найденного равновесия. Впрочем, у того действительно накипело, и названный епископом захотел высказать всё наболевшее в лицо виновному. Очень захотел. Настолько, что его понесло. Правда, сам епископ этого уже вовсе не замечал… как впрочем, не замечали ничего странного и его сопровождающие, молчаливыми тенями маячившие на поляне перед верандой.
— Посмотри на себя, убогий. Слепец, отринувший Господа, оскверняющий всё, к чему прикасаешься! Кем ты стал! Калека, отверженный и брошенный, одинокий и бессильный! Стоило ли богомерзкое ведовство твоей погубленной души⁈ — грохотал будто с амвона епископ, распаляясь с каждым словом всё больше и больше. Неестественно быстро, но искренне и, кажется, уже неостановимо.
— Калека? — изумился Кирилл. — Да ещё и брошенный-отверженный⁈ Твоё преподобие, ты ничего не перепутал? Нет, я слышал, что кого Господь хочет наказать, того лишает разума, но ты как-то уж слишком быстро с глузду съехал!
— Не
