людей в ряды ее ревнителей и собирателей.
Примечательно, что почти во всех классических сказочных сводах — в сказках Перро, братьев Гримм, в «Тысяче и одной ночи», обработанной Галланом, в норвежских сказках Асбьернсена, в русских сказках Афанасьева, сыгравших такую большую роль в фольклористике, несомненно, учитывались интересы и широкого читателя. Недаром книги эти завоевали прочную любовь стольких поколений.
Правда, сейчас не те времена и не те песни, вернее, — сказки.
Со времен Асбьернсена, братьев Гримм и даже Афанасьева наука о народной поэзии настолько развилась, задачи ее настолько дифференцировались, что уже почти немыслимо представить себе сборник сказок, одновременно и научный, и популярный.
Наши современники должны выбирать один из этих двух путей.
Все эти соображения положены мною в основу работы над настоящим сборником.
В сборниках наших фольклористов, наряду с вариантами фрагментарными, сбивчивыми, рассказанными иной раз «нестройно и нескладно» (по свидетельству самих же фольклористов), встречается множество драгоценных сказок.
Читатель не всегда заметит и оценит их — отчасти потому, что они затеряны в массе несовершенного и трудного для восприятия материала, отчасти же потому, что и сами они — в большинстве случаев — не вполне перешли из устной формы в письменную.
Интонация, та живая, выразительная интонация, которая звучала при устном рассказе и заменяла собою очень многие художественные средства, необходимые для изображения лиц и событий, в самой точной стенографической записи зачастую исчезает. Одни детали рассказчику удаются, другие — нет, или он просто их не помнит. Сюжет бывает нестроен и непропорционален. Рассказчик может прервать сказку или сократить ее — в зависимости от внешних обстоятельств. Он может, наконец, повернуть рассказ в другую сторону, на ходу перекроив сюжет — под влиянием своего собственного настроения — или вкуса аудитории.
Человеку, которого интересует сказка как законченное произведение, приходится зачастую проделывать ту же работу, что и реставратору картины. Он должен снять все наносное, угадать, что утеряно, восстановить разрушенное, проявить побледневшее.
Работая над одной сказкой, он пользуется многими смежными вариантами и тем запасом сказочных деталей — зачинов, концовок, присловий, отдельных мотивов и сентенций, которыми непременно должен располагать человек, приступая к работе такого рода.
При составлении и редактировании этого сборника я пользовалась по преимуществу сказочными сводами Афанасьева, Худякова, Смирнова, Ончукова, Садовникова, Зеленина, братьев Соколовых.
Я сознательно воздержалась от включения в сборник тех сказок, которые изданы нашими фольклористами за последнее время и, следовательно, могут быть достаточно известны читателю.
По той же причине я не слишком часто прибегала к собранию Афанасьева.
Запас русских сказок огромен и разнообразен.
Приступая к составлению сборника, я ограничила свою задачу подбором тех чудесных историй, которые у читателя, собственно говоря, и называются сказками.
Сюда входит и традиционная волшебная сказка, и предания, и притчи, и так называемые «былички» — то есть самые смелые и фантастические небылицы, которые только можно выдумать.
Впрочем, в каком-то смысле название «быличка» подходит почти ко всем русским волшебным сказкам. Столько в них среди небылиц рассеяно всякой были — точных и метких наблюдений, бытовых подробностей, здравых и трезвых мыслей о человеческих отношениях. Наконец, так верно и точно отразилась в них русская природа. Великан наших сказок, какой-нибудь леший, ростом не с гору, как это бывает в сказках горских народов, — а с хорошую сосну. Да и то не всегда он так велик. «Бором иду — вровень с сосною, полем иду — вровень с травою». А среди людей он такой же, как они, разве чуть-чуть поболее. Мужик мужиком.
И не только леших, даже и святых наделили русские сказки обликом и характером вполне реальным, земным, русским. Это не иконописные святые с венчиками и темными бесстрастными ликами. Это совсем живые и даже как будто знакомые нам люди. Они хитрят, спорят друг с другом, попадают впросак и даже предпочитают хорошо спетую мирскую песню плохо спетым духовным стихам.
Уж если кто взят русской сказкой с иконы, так это, пожалуй, черти. Они, не в пример лешим, никогда не меняются, не становятся вровень с травою и сосною, а всегда остаются теми же хвостатыми, рогатыми, черноглазыми озорниками — иностранцами среди русской природы.
Недаром же, когда им случается в сказке столкнуться с лешими, человек — и герой сказки и автор — всегда оказывается на стороне своего земляка — лешего.
Черти существуют в сказке словно только для того, чтобы быть посрамленными. Они никогда не бывают достаточно умны и дальновидны, чтобы одолеть хорошего человека.
Тем-то и пленительна народная сказка, что энергия добра и сила разума всегда преодолевают в ней все ухищрения злости, коварства, жадности и своекорыстия.
Если этому сборнику удастся донести до читателя своеобразное сочетание фантастического и реального, причудливость выдумки и трезвость наблюдения, присущие русской сказке, он в какой-то степени оправдает себя и осуществит намерения составителя.
Т. Габбе
1946 год
Про двух братьев — про богатого и бедного
Жили в одной деревне два брата — богатый и бедный.
Богатый ездил в город и продавал пшеницу, а у бедного дети по миру ходили — себя кормили да отцу с матерью носили.
Вот раз надумал бедный брат богатому поклониться и просит его чем ни на есть пособить.
А богатый и говорит ему:
— Чем просить, братец, собери-кось весь свой хлеб, да снаряжайся со мной в город на базар. Нынче на пшеницу цены хорошие, да и на другой хлеб цена хороша.
Пошел бедный брат — все засеки подмел, собрал весь хлеб до зернышка — сколько было у него.
Набралось мер пять.
Запряг лошадку. А лошаденка была у него худая-прехудая. Ну, да не тяжело везти, авось, потянет.
А богатый брат такой воз накрутил, что едва лошадь повезла. А была хорошая, — сытая да резвая.
Вот и отправились оба в дорогу.
Богатый пере́же идет, а бедный сзади.
Подъезжают к горе. Богатый хвоснул лошадь кнутом и живо в гору поднялся, а бедный до полугоры доехал, и стала лошадь.
Вынул он из саней сена, наклал лошадке — время-то уж к вечеру было, — а сам пошел сучьев наломать, костерок развести.
Шел лесом, шел и отбился от своей лошади. Густо лес стоит — и вперед не пойти, и назад не выйти.
Вот он влез на дерево, чтобы поглядеть — нет ли в какой стороне огонечка.
Глядел-глядел — видит: в одной стороне чуть светится.
Он и пошел туда, на огонек.
Выходит на широкую поляну. На поляне дом
