плебейскими трибунами, выступило против Сената, требуя справедливого распределения власти и богатств. Появились отважные люди, требовавшие изменения законов и передела земель. Одним из них был Тиберий Семпроний Гракх. Сын Корнелии и, следовательно, внук Сципиона Африканского, он был избран плебейским трибуном и продвигал закон о разделе земли в 133 г. до н. э., но Сенат послал десятки наемных убийц, те устроили засаду перед Капитолием и средь бела дня забили его насмерть дубинами и камнями. Тело сбросили в Тибр без погребения. Его брат, Гай Семпроний Гракх, также избранный трибуном, попытался возобновить реформы, начатые Тиберием за двенадцать лет до того. Именно тогда Сенат впервые обнародовал чрезвычайное постановление – senatus consultum ultimum, которое наделяло двух носителей верховной власти, римских консулов, правом арестовать и казнить Гая Гракха, а также любых других трибунов, которые станут выступать за перераспределение земель. В 121 г. до н. э., окруженный наемными убийцами, которых послали консулы и Сенат, Гай Гракх приказал рабу убить его, не желая попасть в руки врагов.
Сторонники преобразований сгруппировались вокруг партии так называемых популяров, отстаивавших реформы злополучного Гракха. Сенаторы, настроенные более консервативно, создали партию оптиматов, то есть «лучших», поскольку действительно считали себя лучше других. Население Рима открыто разделилось на две непримиримые стороны. К этим двум несогласным сторонам добавилась третья – жители италийских городов, союзников Рима: решения, влиявшие на их будущее, принимались римскими сенаторами или гражданами без их ведома. Эта третья группа требовала римского гражданства, а вместе с ним и права голоса, чтобы принимать участие в решениях, которые непосредственно касались их.
Народное собрание избирало новых трибунов, которые снова пытались провести в жизнь реформы, начатые Гракхами много лет назад. Но все они погибали от рук вооруженных убийц, нанятых сенаторами. Рим разделился на три части: популяры, оптиматы и союзники. Но однажды появился молодой римлянин, патриций, неравнодушный к нуждам популяров и союзников и обративший внимание на четвертую группу, которую прежде никто не замечал: провинциалы, жители присоединенных Римом стран, от Испании до Греции и Македонии, от Альп до Африки.
Этот юноша полагал, что существующее положение вещей должно измениться раз и навсегда, но ему едва исполнилось двадцать три года, и он был одинок. Мало кто обращал на него внимание до суда, состоявшегося в 77 г. до н. э., когда он, несмотря на молодость, согласился выступить в качестве обвинителя.
Подсудимым, обвинявшимся в том, что он брал взятки, будучи наместником Македонии, был всемогущий сенатор Гней Корнелий Долабелла, правая рука вождя сенаторов-оптиматов Луция Корнелия Суллы.
Судьями были сенаторы, в соответствии с законами Суллы, которые предоставляли Сенату судебные полномочия; они склонялись к оправданию Долабеллы, нанявшего, помимо прочего, двух лучших защитников: Гортензия и Аврелия Котту. Вот почему с самого начала никто не соглашался быть обвинителем по этому заведомо проигрышному делу. Только безумец или невежда согласился бы выступить с обвинением в подобных обстоятельствах.
Долабелла рассмеялся, услышав имя обвинителя. Он, как и прежде, безмятежно веселился на вечеринках и пирах, предаваясь разгулу и ожидая суда, который считал заранее выигранным.
Молодого, неопытного обвинителя звали Гай Юлий Цезарь.
Суд I
Petitio
Свободный человек подавал законнику прошение, чтобы тот стал его защитником либо обвинителем в римском суде. Если податель не был римлянином, он должен был найти римского гражданина, согласного стать его защитником, особенно если хотел привлечь к ответственности другого римского гражданина.
I
Решение Цезаря
Domus Юлиев, квартал Субура
Рим, 77 г. до н. э.
– Все, кто пытался сделать то же самое, мертвы. Тебя ждет беда. Ты не должен, не можешь принять то, что тебе предлагают. Это самоубийство. – Тит Лабиен говорил возбужденно и страстно: так вещают, пытаясь убедить друга не совершать роковую ошибку. – Мир не изменишь, Гай, и суд исходит именно из этого. Должен ли я напомнить имена всех, кто погиб, пытаясь добиться перемен и противостоять сенаторам? Они от века всем заправляли, так будет и дальше. Нельзя ничего изменить. Можно присоединиться к тем, кто распоряжается, или, напротив, держаться от них подальше, но никогда, слышишь, Гай, никогда не связывайся с сенаторами-оптиматами. Это тебя убьет. И ты это знаешь.
Цезарь внимательно слушал лучшего, самого старого друга. Он знал, что Лабиен говорит искренне. Впрочем, именно в эту минуту тот ничего не говорил.
Девятнадцатилетняя Корнелия, юная жена Цезаря, стояла в центре атриума. Цезарь расхаживал вокруг нее, обдумывая слова Лабиена и напряженно размышляя, какой ответ дать македонянам, явившимся просить о помощи.
Молчание Цезаря беспокоило Лабиена. Он начинал опасаться, что его слова недостаточно сильны, что он не сможет убедить друга. Видя, как он ходит вокруг Корнелии – очередное подтверждение того, как много значила для Цезаря жена, – Лабиен решил сделать своим орудием любовь, о которой всем было известно, и заговорил с ней:
– Корнелия, клянусь Геркулесом, ты же любишь мужа. Скажи ему, чтобы ради тебя, ради матери, ради семьи он отказался от этого безумия. Долабелла неприкосновенен. Гай чуть не погиб, замахнувшись на Суллу, но, если он выступит в суде против его правой руки, считай, что он мертв. Ради всех богов, скажи что-нибудь!
Корнелия моргала, слушая его.
Послышался плач. В атриум примчалась пятилетняя малышка Юлия, дочь Цезаря и Корнелии. За ней по пятам бежала рабыня.
– Простите, госпожа, простите, – извинялась она. – За девочкой не угонишься.
– Мама, мама! – закричала малышка и вцепилась в колени матери.
Появление Юлии избавило Корнелию от необходимости отвечать на вопрос.
– Сейчас вернусь, – сказала Корнелия, беря дочь за руку и уводя прочь. Цезарь мрачно кивнул, глядя на жену.
– Папа, – сказала девочка, проходя мимо.
Гай Юлий Цезарь улыбнулся.
Корнелия потянула дочку за собой и исчезла вместе с рабыней в дальнем конце атриума.
Теперь Лабиен должен был в одиночку убеждать друга выбросить из головы опасную затею, но он и не думал сдаваться. Он продолжал говорить, не обращая внимания на стоявших в уголке представителей Македонии, римской провинции, которые желали нанять Юлия Цезаря в качестве защитника. Пердикка, Архелай и Аэроп. Слова Тита Лабиена смущали их, но они не осмеливались вмешиваться в спор римских граждан.
– Слушай меня внимательно, Гай, – продолжал Лабиен, несмотря на враждебные взгляды македонян, – если ты согласишься, тебя сначала разгромят на суде, а затем прирежут на темной улице или прямо на Форуме, средь бела дня. Такое уже случалось. После смерти твоего дяди Мария и полной победы Суллы сенаторы-оптиматы вконец осмелели. Сейчас они сильнее, чем когда-либо прежде. Слушай меня внимательно: даже если суд вынесет решение в твою пользу,
