и протянула обоих сыновей Шестиногу.
Тот взял детей, подошел к стене, часть которой была огромным валуном, и, опершись на него плечом, приналег и сдвинул камень с места. В образовавшуюся щель сразу ворвался холодный воздух и, заметавшись в небольшом пространстве, поднял облачко пыли.
Шестиног присел на корточки, положил на землю оба свертка и развернул. В них лежали два совершенно одинаковых мальчика. Две точные копии папаши в миниатюре. Три пары ножек каждого из малышей сучили в воздухе, грозя запутаться в тугой узелок. Широкие лобики, аккуратненькие носики, по три глазика, по две ручки — все как у отца.
«Хотя рук лучше было бы две пары, как у матери, — подумал про себя Варм. — Для охотника лишние конечности — дополнительный шанс выжить и накормить семью. Ну да ладно, главное — правильно выбрать».
Новорожденные лежали на полу совершенно голенькие, обдуваемые холодным ветром, а взрослые, молча, наблюдали за ними и ждали. Один из малышей зашелся в крике, тельце покрылось гусиной кожей и стало слегка синеватым. Второй лежал, молча и лишь молотил ручками и ножками. От холодного воздуха и физических упражнений кожа крепыша приобрела веселенькую розовую окраску.
— Этот, — ткнул пальцем Шестиног.
Вельма сейчас же взяла сверток с порозовевшим крепышом и подала новоиспеченной мамаше. Та, устроившись поудобнее в шкурах, принялась кормить его грудью, совершенно забыв о другом малыше.
Шестиног, поморщившись от пронзительных криков второго младенца, приказал унести его. Вельма взяла ребенка на руки и понесла прочь из пещеры. Выйдя, она положила на землю кричащий сверток и не оглядываясь отправилась помогать молодой мамочке.
Лежавшие возле входа собаки втянули носом воздух и не спеша направились к беспомощному малышу. Серый ветер пронесся перед мордами голодных псов — и недавно ощенившаяся сука с оскаленной пастью утробным рыком возвестила, что голый орущий комок теперь под ее защитой.
Еще вчера она с нежностью облизывала новорожденных щенят, готовясь подарить им всю любовь и заботу, на которую только была способна, но пришел хозяин и забрал малышей. Больше она их не видела. Весь день и всю ночь бедная мать не находила себе места, но наутро хозяйка вынесла кричащий голый комочек, и осиротевшая мать перенесла все свои нерастраченные чувства на него…
Шестиног, оставив наследника на попечение мамаши, повел Варма на задний двор. Там под защитой скалы находились постройки для свинбаров. Одной из стен являлась сама скала, остальные были слеплены из больших валунов и редких в горной местности веток деревьев. Загоны для скота сейчас пустовали. Днем свинбары паслись на каменистых склонах, довольствуясь скудной растительностью и зазевавшимися мелкими животными, которых удавалось найти под валунами, дающими тень всякой хвостатой мелкотне.
Проходя мимо собаки, которая кормила человеческого детеныша реализуя свой материнский инстинкт, Шестиног на секунду остановился и внимательно посмотрел на малыша. Тот, счастливо причмокивая, сосал молоко у суки. Шестиног подозвал одну из рабочих жен, убиравших загон для свинбаров, и распорядился отгородить там небольшой угол для собаки с малышом.
— Если выживет, пока у суки не закончится молоко, заберу в дом, — сказал он.
Варму вся эта милая суета порядком надоела. В другое время он непременно порадовался бы за друга, ведь у него самого было уже три сына. Два еще совсем малыши, а третьему исполнилось шесть лет, можно уже брать на охоту. Но сегодня Варм находился здесь по очень важному делу. Он нетерпеливо ждал, когда приведут тропов. И вот из-за угла послышался характерный для этих животных цокот-шкряб.
Первым шел, пританцовывая и взрывая передними когтистыми лапами землю, Буцефал — скакун Варма. Отдохнув после тяжелого перехода, он снова был полон сил и жаждал приключений. Длинная волнистая шерсть животного, обычно свалявшаяся, была тщательно расчесана, и при каждом шаге мощного зверя она пружинисто подпрыгивала и слегка мела землю. Варм улыбнулся и привычно достал из кармана кусок пшеничной лепешки. Это устрашающего вида животное было единственным существом, к которому он был по-настоящему привязан. Верный Буцефал по-птичьи наклонил голову, чтобы разглядеть подношение, и, обнажив острые как стилеты зубы, слизал хлеб с руки хозяина.
Варм ловко вскочил на спину тропа и начал крутить головой, разыскивая в непонятно куда запропастившегося приятеля.
Шестиног неожиданно вынырнул откуда-то снизу, из-под ног своего тропа. Вид у него был донельзя озабоченный. На копытах задних ног животного он обнаружил несколько довольно глубоких трещин. Это был бич всех прирученных человеком полукопытных животных, вынужденных жить в горной местности. Шестиног был сильно расстроен — придется перед дальней дорогой менять проверенного тропа на объезженного совсем недавно.
— Плохая примета, — пробурчал он, но все, же велел привести ему другого скакуна.
Вскоре перед ним стоял новый троп. Одна из женщин принесла два тюка с едой и водой, связанные между собой, и перекинула их через длинную шею скакуна.
Когда мужчины, наконец, выехали, солнце уже стояло высоко и жгло немилосердно. Шестиног елозил на спине тропа, пытаясь устроиться поудобней, но его массивное седалище с тремя парами ног полностью покрывало далеко не маленькую спину животного.
«Да, не по седоку зверь, — подумал Варм, украдкой глядя на мучения товарища. — Этот скакун явно мелковат. Может долго не выдержать», — решил охотник.
Шестиног наконец-то устроился и с подозрением покосился на приятеля, который с трудом пытался сдержать рвущийся с губ смешок. Но, расценив, что свекольно-красный цвет лица Варма — это последствия жары, успокоился и принялся напевать свою любимую песню: «что вижу, о том и пою».
Варм внимательно обозревал окрестности. Сам он приехал к Шестиногу с другой стороны, а здесь проезжал впервые. Охотник был родом из лесов и жил там же. Лес давал еду, кров, прохладу, которой на открытой местности не было и в помине. Кругом, насколько хватало глаз, простирались пески, и лишь кое-где
