Отвращение овладевает тобой, только если ты сохранил человечность. А это удается далеко не всем полицейским. Но если тебе повезло, то в какой-то момент тебя начинает воротить от того, что способны сотворить другие люди. Ты понимаешь, что можно соврать, – поскольку и сам порой кривишь душой. Без лжи иногда нельзя обойтись – она сильно упрощает жизнь, которая обернулась бы сущим кошмаром, начни все говорить одну правду. Ты понимаешь, что можно украсть, – в детстве сам таскал карандаши из школьной кладовой, а однажды свистнул модельку самолета из магазина игрушек. Ты даже понимаешь, что можно лишить человека жизни, поскольку где-то там, в потаенных глубинах твоего сердца чернеет ненависть, способная толкнуть на убийство. Да, все это можно понять, и тем не менее тебя обуревает чувство отвращения, когда приходится изо дня в день по долгу службы сталкиваться с этими пороками. Ты постоянно имеешь дело с прирожденными врунами, ворами, грабителями и душегубами. По восемь, по двенадцать, а то и по тридцать шесть часов кряду сидишь в участке или ездишь по вызовам. И все это время тебе кажется, что мир позабыл, что такое человечность. Ну один труп, ну два – с этим можно смириться, ведь смерть – неотъемлемая часть жизни. Но если из этих тел образуется целая куча, тебя переполняет чувство отвращения, которое приводит к еще большей путанице. И если ты дошел до такого состояния, что не можешь отличить одно залитое кровью лицо от другого и начинает казаться, что все трупы выглядят одинаково, то тебе уже все едино – апрель на дворе или октябрь.
А на дворе стоял апрель.
Очаровательная женщина была мертва. Она лежала лицом на залитой кровью картине Шагала. Эксперты рассыпали дактилоскопический порошок в надежде, что им удастся снять отпечатки пальцев, пылесосили ковер, рассчитывая обнаружить в пыли волосы или остатки тканей. Они уже убрали в пакет для дальнейших исследований нож, обнаруженный в коридоре прямо у дверей спальни. Забрали и принадлежавшую убитой плоскую дамскую сумочку, в которой, казалось, нашлось место буквально всему, кроме денег.
Закончив делать записи в блокноте, детектив Стив Карелла вышел из спальни в коридор и направился в соседнюю комнату. Там на стуле сидела девочка. Стул был таким высоким, что ее ноги не доставали до пола. На коленях у малышки лежала кукла. Девочку звали Энни Сакс – это Карелла узнал от патрульного, когда приехал на место преступления. Стивену показалось, что кукла просто гигантских размеров – чуть ли не с саму девочку.
– Привет! – сказал он Энни, и ему стало не по себе.
Карелла устал – он как уехал из дома в четверг утром, так больше там не появлялся. Ему было тоскливо из-за предстоящего допроса со стандартным набором вопросов. А еще он чувствовал себя паскудно, поскольку допрашивать предстояло маленькую девочку, в то время как за стенкой лежал обезображенный труп ее матери. Детектив попытался выдавить из себя улыбку. Получилось у него не очень. Девочка ничего на это не сказала, она лишь таращилась на Кареллу огромными глазами. У Энни были длинные каштановые ресницы, а нос – совсем как у матери. Девчушка поджала губы, стоически решив молчать. При этом она, не моргая, смотрела на Кареллу.
– Тебя ведь Энни зовут, я ничего не путаю? – спросил Карелла.
Девочка кивнула.
– А знаешь, как меня зовут?
– Нет. – Энни чуть качнула головой.
– Стив.
Малышка снова кивнула.
– А у меня дочка есть, – доверительно сообщил ей Стивен. – У меня близняшки. Моим детям примерно столько же лет, сколько и тебе. Вот тебе сколько лет?
– Пять.
– Вот, – удовлетворенно кивнул детектив, – получается, что вы с моей дочкой одного возраста.
– Угу, – отозвалась Энни. Она помолчала, а потом спросила: – Маму убили?
– Да, солнышко, – вздохнул Стивен, – да.
– Я побоялась сходить и посмотреть на нее.
– Ну и правильно, – поддержал ее Карелла, – не надо на такое смотреть.
– Ее ведь убили прошлым вечером? – спросила Энни.
– Да.
В комнате воцарилась тишина.
За стеной слышались приглушенные голоса – полицейский фотограф о чем-то переговаривался с судмедэкспертом. С жужжанием билась о стекло проснувшаяся в апреле муха. Стивен посмотрел на девочку, внимательно следившую за ним.
– Прошлым вечером ты была здесь? – спросил он.
– Угу.
– А где именно?
– Прямо тут. В своей комнате. – Девочка погладила куклу по щеке, а потом, поглядев на Кареллу, спросила: – А что такое близняшки?
– Это детки, которые появляются на свет вместе, в одно и то же время.
– А-а-а… – понимающе протянула Энни. Она не сводила взгляда с детектива. Глаза на маленьком бледном личике казались просто огромными. Наконец она решительно сказала: – Это сделал дядя.
– Какой дядя? – чуть сдвинул брови Карелла.
– Который был у нее.
– У кого? – не понял полицейский.
– У мамы. Он был у нее в комнате.
– И что это за дядя? – Стивен подался вперед.
– Не знаю.
– Ты его видела?
– Нет. – Энни помотала головой. – Когда он к нам пришел, я играла с Болтушкой.
– А кто такая Болтушка? Твоя подружка?
– Нет, это моя кукла. – Девочка выставила вперед куклу и хихикнула. Карелле страшно захотелось схватить Энни, прижать к себе и сказать, что все в порядке, мама жива, а острого как бритва ножа и убийцы просто не существует.
– И когда пришел этот дядя? – мягко спросил Карелла. – Ты можешь это вспомнить, солнышко?
– Когда пришел – не знаю. – Девочка пожала плечами. – Я знаю, только когда часы показывают семь и двенадцать, а больше – ничего.
– Хм… На улице уже было темно?
– Да. Он пришел после ужина.
– Дядя пришел к маме после ужина – я тебя правильно понял? – уточнил Карелла.
– Да.
– То есть это был мамин знакомый?
– Ну конечно. Когда он пришел к нам в первый раз, мама все время смеялась и вообще была очень веселой.
– Ясно. – Карелла потер подбородок. – Что случилось после того, как вчера вечером пришел дядя?
– Не знаю, – Энни снова пожала плечами, – я сидела в этой комнате и играла.
Снова повисло молчание.
Слезы навернулись на глаза девочки внезапно, при том что ее лицо совершенно не изменилось. У Энни не дрожали губы, девочка не морщила личико – просто вдруг ее глаза наполнились слезами, которые мгновение спустя заструились по щекам. Девочка сидела неподвижно, словно высеченная из камня, и беззвучно плакала, а Карелла стоял перед ней, понурившись, осознавая беспредельную степень своего бессилия, – он, крепкий, здоровый мужчина, неожиданно оказался совершенно беспомощен перед лицом безутешного горя ребенка.
