Она сидела за шатким пластиковым столиком и неторопливо попивала свой остывший кофе. В почти безлюдном кафе стояла уютная тишина, и только мальчишечий, похожий на женский, голос несвязно звучал в пространстве подвешенного воздуха. Нелегко было разобрать, что он говорит, да и не хотелось.
«Ну его», — подумала она, — «Будто мне больше слушать нечего».
Но да, нечего. Она незаметно для себя в итоге поняла, что голос принадлежит иностранцу. Точнее человеку из Средней Азии. Но больше её это не интересовало. Она, уныло подперев щёку ладонью, смотрела в окно. Мимо быстро, увлечённые разговорами, проходили люди: парочки, семьи, студенты.
«Как им хорошо. Есть с кем поговорить».
Она ещё раз кисло посмотрела в чашку с холодным кофе и неудовлетворённо отодвинула её в сторону. Настроения не было. Оно тихонечко таяло и крошилось как снежок, оставленный в луже.
«Вот бы кто-нибудь подсел…. Представляю такую ситуацию».
В кафе входит молодой мужчина лет двадцати пяти, машинальными движениями стаскивает перчатки, снимает капюшон, расстёгивает куртку и разматывает… точнее просто чуть ослабляет шарф у себя на шее. Делает несколько шагов, оглядывая пустоватое помещение и, оценив обстановку, и даже уже приметив столик, подходит к кассиру.
Он думал что-нибудь съесть, но аппетита по-прежнему нет. Он чувствует себя скучно и тупо устало. Встретив ожидающий взгляд кассира и по совместительству официанта, он рассеянно заказывает чай… чёрный, например, с бергамотом, кладёт две ложки сахара в поданную чашку с кипятком и, так и не выбрав, что перекусить, решает, что не голоден.
И вот пока он заходит, расстёгивает куртку, проходит к прилавку, предполагая, что бы заказать, решая, говоря с кассиром, она, всё это время глядя на него, совершенно точно замечает, что у него вымокла куртка, что ботинки давно не чищены, брюки не глажены и что шарф накручен на шее аккуратно, но так, что видна бирка из-под ворота. И даже манжеты его голубой рубашки, чуть испачканные снизу синими чернилами — всё это она видит при одном поверхностном взгляде. А ей больше и не надо.
Он несет чашку, держа за блюдце, на котором она стоит, ещё раз примечает место и тут чувствует чей-то взгляд. Не направленный на него, но совершенно точно выхватывающий заправленную им за ухо прядь волос, и он понимает, что его только что неожиданно застали врасплох вот таким вот разглядыванием. Она застала его врасплох.
Неловко он садится за столик напротив неё и, глядя куда-то внутрь себя, осматривает свою рубашку, брюки, куртку и ботинки, проверяет перчатки, небрежно брошенные на край стола, и не знает, что, собственно, делать, раз его только что просканировали.
И именно в этот момент она поднимает к нему голову, отводя взгляд от продрогшего кофе. Он замирает с застрявшим в горле глотком чая и аккуратненько опускает ложечку на край блюдца.
Два взгляда: серо-желтых, как запутавшиеся одуванчики, глаз и синих, похожих на отражение в озере. Приподняв одну бровь, она смотрит на него и будто спрашивает о чем-то. А он, так и не проглотив свой горячий чай, неловко ёжится на стуле, вплотную придвинутому к такому же пластиковому столику, как и тот, за которым сидит она.
Наконец он проглатывает чай, на миг защипывает большим и указательным пальцами нижнюю губу и, не отводя взгляда, произносит:
— Можно к вам присесть?
Она вздрагивает от неожиданного звука голоса. Оглядывается по сторонам и возвращается взглядом к этому молодому человеку напротив.
Но столик пуст. Голоса на самом деле не было. И, как обычно, всё это произошло у неё в голове.
«Надо что-то с этим делать», — подумала она, залпом выпила холодный кофе, поморщилась, и с тупым звоном поставила чашку на блюдце.
За стеклом витрины проехал трамвай. Пустой столик напротив зашатался, отражая рассеянный свет люстр, прикрепленных к потолку на длинных тонких проводах.
«Хоть бы снег, что ли, пошёл».
Она встала, намотала на шею шарф, въехала в рукава куртки и застегнула пуговицы. Взяв сумку, ещё раз кинула взгляд на столик напротив. Всё. Пошла.
— Можно к вам присесть?
— А… Ну да, конечно.
— Я вас сразу заметил. Вы, в самом деле, не против?
— Нет-нет. Что вы…
Хлопнула входная дверь. Звук улицы на мгновение нарушил тишину кафе. И только голос иностранца-мальчика, похожий на девчачий, пропал в пустоте одинокого воздуха.
«Очередь»
Сколько уже прошло времени?
Давно ли я здесь?
Ощущение времени и пространства исчезло напрочь. Я только вошёл в этот коридор, а в моей голове уже совершенно всё перепуталось.
— Простите, кто здесь последний?
Наверное, сто человек обернулись на меня и посмотрели как на идиота.
Никто не ответил, и лишь продолжился гул их голосов, наполняющий белый стерильный коридор.
— Кто последний в очереди? — немного рассердившись и уже громче спросил я. — Чего молчите?
— Непонятно, кто последний. По ходу дела разберёмся, — ответил коренастый мужик и откинулся на спинку кресла. Вид у него был утомлённо-раздражённый.
— Нормально…
Я встал около стены и обвёл коридор внимательным взглядом. Нет, кажется, не сотня — намного больше людей заполнили его. На другом конце его была высокая белая дверь, но она всё это время оставалась закрытой.
Большую часть коридора занимали очень старенькие бабульки. И каждая из них сжимала длинную ручку большой сумки-тележки из грубой ткани.
«Почему в очередях всегда так много старушек?» — спросил я сам себя, но этот вопрос не имел ответа.
Сбоку разговаривали две женщины с детьми на руках. Глаза у них были усталые и настолько печальные, что мне, непонятно почему, стало ужасно стыдно. Дети их не слушались, капризничали и сидеть спокойно совершенно не собирались, но матери терпели это и продолжали разговор.
— …а пособие на ребёнка просто мизерное. Я не понимаю… это издевательство какое-то! Попробовали бы они сами что-нибудь купить на эти деньги!
— И не говори. Одна видимость. И ведь им не стыдно. Если бы Андрей не работал, не пахал как проклятый, мы бы с голодухи померли. Паршивцы поганые.
