class="p1">Сидеть там, на могильном камне, и разговаривать с ним вслух было совсем не то же самое, что вспоминать часы, которые я провел, дежуря у его смертного одра и изо всех сил стараясь не рассмеяться. Кладбище время от времени служило источником вдохновения: поскольку я — последний и самый младший отпрыск, оно часто заставляло меня размышлять о собственной смерти, воображать собственное имя на памятнике. Натаниэль Фоллоуз[3]. Даже наша фамилия звучит так, будто все мы должны идти по одному пути, увлекать одного за другим. В общем-то, это фамильное свойство даже помогало — в планировании убийств, раскрытии преступлений, а также в создании и развенчании образов маньяков-психопатов в моих книгах.
Я наделил своего вымышленного детектива Джейкоба Браунинга светскостью, коей у меня самого с роду не было. Это привело к странному конфликту между нами, поскольку у него всегда было преимущество в опыте, утонченности, низости и животном магнетизме. В свою очередь, я убил его дважды — и дважды же воскресил, но большинство читателей моих книг, похоже, не возражали против такой игры. Если Артур Конан Дойл смог вернуть с того света Шерлока Холмса, а Ян Флеминг — Джеймса Бонда, то время от времени и я мог позволить Джейкобу Браунингу выпасть из окна десятиэтажного дома и приземлиться на спасительный батут.
Струящаяся, накатывающая ярость горячечно шептала мне что-то на ухо: ага, ага, давай-давай.
Я припарковал машину в укромном месте у границы зарослей и достал с заднего сиденья переносной холодильник, фонарь на батарейках, записную книжку и пару одеял.
Маяк был невелик и не работал уже много лет; еще сам Джордж Вашингтон приказал его построить, и за последние два с половиной столетия береговая линия настолько размылась, что ныне конструкция находилась под угрозой падения в океан.
Я устроился на камнях, включил фонарь и начал пить, наблюдая за волнами в лунном свете и слушая плеск. Я прокручивал в голове старые разговоры, все еще цепляясь за горечь, и это угнетало меня; погружение в работу было защитным механизмом, который ломался так же легко, как и работал.
Самобичевание не продлилось долго; в какой-то момент я от него устал. Слова так и закружились в вихре. Я допил свое пятое пиво одним глотком. Блокнот раскрылся на пустой странице. Я бы втянул частного детектива Джейкоба Браунинга в несколько неприятных передряг, и он уложил бы всех женщин, которых я сам желал, в постель, и отстаивал бы ту правду, которой, как я знал, не существовало. Его мускулы были бы рельефны, щетина — брутальна, и он смог бы в один присест уговорить бутылку бурбона, не выблевав ее где-нибудь в следующей подворотне. Браунинг, суровый патрульный улиц, имел полное право называть людей вроде меня слабаками или задротами — и получать за это, с моей легкой руки, пинки по яйцам и пули в разные мягкие части тела.
Волны атаковали меня, совсем как недавно — Линда. Ветер трепал мои волосы, падавшие на глаза, пока я делал предварительные заметки, обводя предложения в какие-то странные рамки, формой напоминавшие губы моей бывшей. Угрюмое выражение, видимо, настолько прилипло к моему лицу, что за последние несколько часов я стал отчетливо ощущать сетку морщин у себя на лбу.
Здание маяка просвистывалось ветром сверху донизу, прогнившие верхние балки были усеяны разваливающимися птичьими гнездами. Я изо всех сил старался не позволять своим мыслям блуждать в темноте, хотя ничто другое не задержалось у меня в памяти, кроме губ Линды. Море одновременно и приковывало, и рассеивало мое внимание. Языки тумана поползли по моим ногам, коснулись груди; ярость внутри снова всколыхнулась без внятной на то причины.
Я заскрежетал зубами, отхлебнул еще пива и поперхнулся.
Битый час я таращился на воду, прежде чем снова взяться за текст романа. Кое-как мысли оформлялись в предложения — связные, но невероятно громоздкие, уродливые. Моя задумка выглядела ходульно и неестественно, но пару запутанных очередных убийств для Джейкоба Браунинга я таки придумал. К третьей главе супердетектив уже и потрахаться успел, и по ребрам ему засадили ломом… неплохо, неплохо. За двадцать минут углубления в историю мой стиль постепенно выровнялся, стал более удобоваримым.
Я встал, потянулся и бросил пару камешков в черный океан. Какая-то часть меня хотела расплыться в улыбке, но я себе этого не мог позволить. Уж лучше думать сейчас о том, как утопиться ко всем чертям. Я даже пораскинул мозгами насчет того, как это все максимально эффективно устроить… а потом махнул рукой. В голове у меня сидело уже достаточно смертей. Вполне хватит на новый роман.
Ветерок пронесся мимо и подхватил страницы моего блокнота, переворачивая их все быстрее и быстрее на моих глазах. Наконец блокнот поехал по скользким камням. Тогда я попытался его схватить — и промахнулся. Вскарабкался на гряду валунов — и сграбастал его. Ну что ж, хотя бы мои потуги не унесло в океан.
Когда я повернулся в ту сторону, где сидел, то заметил, что на песке, примерно в сотне ярдов от меня, мерцает небольшой походный костер. Я отступил назад, чувствуя себя неловко и слегка рассерженно — как если бы в мое личное пространство кто-то без спросу вторгся.
Молодая женщина сидела у костра, будто еще один кусок скалы, силуэт, вырезанный из тени, высеченный из ночи. Обхватив руками колени, она глядела на пламя. Из-за скал ее не очень-то хорошо было видно с моего места.
Я колебался, не уверенный в следующем шаге: должен ли я его сделать, должен ли он вообще быть. Очевидно, она жаждала одиночества так же сильно, как и я. Глядя на маяк, я подумал: «Вообще-то, я не хочу быть один». Изоляция — все-таки давящая штука, это не просто временное отрешение от общества. В изоляции процесс заживления душевных ран протекает медленно и неустойчиво.
Я не хотел ее пугать, а любой парень, сидящий у маяка в половине пятого морозным утром, должен был быть, по крайней мере, немного сумасшедшим. Но опять же, она и сама сюда зачем-то явилась.
Может, это мне следует испугаться.
Я прикусил внутреннюю сторону щеки, ожидая, что выступит кровь, но знакомый медный вкус во рту так и не появился. Любопытство разгорелось до такой степени, что моих скромных писательских сил сдерживать его уже не хватало, поэтому я подошел к холодильнику, схватил еще одну бутылку и громко откашлялся, держась на расстоянии от незнакомки — в надежде, что она не подумает, будто я подкрадываюсь к ней. Когда я увидел, что она смотрит на меня,
