не обделили. Миловидная и воспитанная, умеющая вести беседу тонко и доброжелательно, хотя и цепко следящая за любым поворотом беседы. Способность мгновенно предугадать как мысли, так и действия собеседника (читай, клиента), отточенная на работе в комбини, переросла и в писательскую интуицию на страницах ее рассказов, которые она печатала с 2013 по 2018 год в солидных литературных журналах. Именно эти рассказы принесли ей в Японии долгоиграющий имидж «возмутительницы спокойствия», по резонансу вполне сравнимый с репутацией японского Антоши Чехонте или Зощенко наших дней. Именитые коллеги по писательскому цеху (Ре Асаи, Тиэ Като, Канако Ниси), упоминая о Мурате-сан в интервью или телевизионных ток-шоу, с нежным пиететом называют ее двуязычным прозвищем «Сrazy Саяка».
Или, по-нашему, Девочка-Бзик. А по версии журнала Vogue Japan — еще и «Японская женщина 2017 года».
Вторым же из ее мировых бестселлеров, переведенных на русский, стали «Земляноиды» — криминальный «ужастик» с мистическим подтекстом. И с таким сногсшибательным финалом, что лично я своим ближним рекомендую читать эту книгу «только на сытую голову». Слишком много срывающихся табу. Слишком много того, во что мы привыкли верить, оказывается… фейком? Или о чем мы, вообще, говорим?
* * *
— Пора принять меры и наложить вето на табу!
Александр Лукашенко, 1994
Табу́ — термин из шаманских обрядов Полинезии. На языке племени Тонга это слово означает «имеющий связь с богами», или «священный для всех». А в международный обиход его ввел не кто иной, как Джеймс Кук, много лет наблюдавший за жизнью полинезийских племен. Тот самый, печально известный капитан Кук, которого эти же аборигены в итоге и съели в далеком 1779 году.
Хотя сперва, поговаривают, и убивать-то не хотели. Но то ли шаман вождю лишнего наболтал, то ли жена вождя, наслушавшись шамана, — в общем, дело темное.
Табу может означать вообще всякий запрет, нарушение которого рассматривается как угроза обществу, хотя и без четкого осознания, какая именно это угроза. У аборигенов Полинезии главными законодателями были шаманы. Они-то прекрасно чуяли, что с появлением бледнолицых с огнестрельным оружием их вековым традициям и шаманскому влиянию на умы приходит конец. И уже потому накладывали табу на любое появление на их островах чужеземцев, которое каралось их, чужаков, поеданием. Так глубокие подсознательные верования становились всеобщим законом.
Ведь все это происходило на крошечных океанских островах, где каждое мелкое животное наперечет, и любой кусок съедобного мяса — сакральный деликатес! А чужеземцы — это, прежде всего, новое мясо. И если от него еще и становишься ближе к богам — значит нужно вкусить его, возблагодарив Небеса за угощение особыми ритуалами! Так говорили своему племени шаманы в конце XVIII века. И это действительно было священным законом, в который верили все члены племени до единого.
Однако уже через 100 лет эти аборигены отчего-то уже не стали поедать Роберта Луиса Стивенсона, прожившего последние — и самые счастливые! — годы своей жизни на острове Самоа, среди тех же самых тонганцев. Которые наверняка уважали романтических писателей ничуть не меньше храбрых капитанов. Они даже проложили к дому Стивенсона дорожку, которую назвали «Тропой любящих сердец», а после его смерти похоронили с максимальными почестями на самой высокой и священной горе своего острова. В христианской, заметим, могиле, на которой и выбит его знаменитый реквием самому себе.
Так что же случилось всего за сотню лет с одним и тем же народом? Колонизация, христианизация, модернизация, глобализация? Торжество Закона над религией?
Несомненно. Резкие изменения в жизни племени Тонга, взятые вместе, перевернули с ног на голову все его моральные нормы и религиозные табу. Строго говоря, самоанцы перестали быть каннибалами — просто потому, что иначе пришедшие европейцы не дали бы им выжить. Ради чего и ввели свой, чужеродный Закон: людей поедать нельзя.
В отличие от полинезийцев, у японцев были свои преимущества для того, чтобы не превращать поедание себе подобных в религиозный культ. Все-таки острова у Японии и просторней, и скученней. Однако не менее драматичный срыв всеяпонского табу случился в эпоху Токугава — когда в корне стала меняться практика захоронения покойников. А стало быть, и отношение к ним.
Принято считать, что кремацию в Японии распространили буддисты примерно к XIV веку. Именно тогда в стране участились междоусобные войны, оставлявшие после себя горы трупов. Трупы гнили, и зараза расползалась по деревням и городам. И в среде буддийских бродячих священников зародилось движение «очищения огнем». Они стали собирать эти трупы в лесах и полях, да там же и сжигать.
Движение это вызвало поддержку как властей, так и простого населения. Наученные горьким опытом, все понимали: если после очередного землетрясения могильники вывернет наизнанку, — новая чума накроет села и города. И эти ритуальные услуги начали все чаще доверять именно буддийским храмам, которые примерно до конца XVIII столетия продолжали хоронить умерших в земле, — но уже сожженных.
Современная же кремация — как самый «здоровый», экологичный способ погребения — приобрела в Японии массовый характер лишь к концу ХХ в. Именно тогда в городах стали строиться общественные кладбища — муниципальные или частные, на которых тут же стало не хватать места, — а технологи добились идеальной очистки воздуха после сожжения тел.
Нет, конечно, если ты очень богатый и тебе захотелось, — можешь и могилку себе позволить. Но, вообще-то, земля дорогущая. И даже если она твоя — твоим наследникам все равно придется платить за нее бешеные налоги. «Пожалуйста, хоронись, — словно бы говорит тебе японский Закон. — Но ты уверен, что тебе это надо?»
В общем, на взгляд сегодняшнего японца, похороны людей замертво, даже не сожженными, в сырой земле — это неопрятно, негигиенично, неэкологично и уж точно небезопасно для выживания в целом. И мы с нашими погребениями для них не меньшие варвары, чем для нас — дикари Полинезии, сожравшие Кука. Ведь мы нарушаем их новое табу — теперь уже на захоронение мертвецов.
Именно это, Новое Японское Табу нарушает дедушка главной героини «Земляноидов», пожелавший перед смертью, чтобы его похоронили в земле. Чудак был человек, ну да что с него взять. Знал бы Дедуля, какие беды накличет он своей странной могилкой на дальнейшую жизнь рода! Может, и отказался бы от своего «чудачества» в последний момент?
Но нет! Он решил нарушить табу, за что и расплачиваются теперь его бедные внуки. А что удивляться? Все-таки гнить в земле — это так неопрятно. И так… по-дикарски, не правда ли?
С рациональной японской точки зрения, наш западно-постхристианский мир просто еще не развился технологически до того, чтобы позволить себе
