— Понял?!
А еще часа через два на трофейном шикарном «хорхе» прикатил «синий околыш» в капитанских погонах.
Что-то сжалось внутри у Никифорова. Но он встал и демонстративно спокойно и четко отдал приехавшему особисту честь. Тот, не глядя, небрежно махнул ладонью и велел всем посторонним выйти вон. Когда остались вдвоем, сонно-ленивым взглядом окинул вытянувшегося капитана с головы до ног и спросил:
— Лейтенанта Грачева знаешь?
Никифоров деланно равнодушно пожал плечами.
— Знаю.
— Что знаешь? — лениво процедил особист.
— Вроде толковый мужик. Дело понимает.
— Какое такое дело?
— Так он же в комиссии работал. Искал чего-то.
— А зачем у тебя сегодня Титаренко был?
— А мимо ехал, воды зашел попить, целый графин выдул.
— Чего говорил?
— Жарко было. Какой разговор? Попил да уехал. А что случилось-то?
— Кокнули его, — так же лениво, будто о чем-то малозначительном, сообщил особист.
— Кто?! Как?
— Из «шмайссера». А кто? — Особист мрачно ухмыльнулся. — Фрицы, конечно… Так про что, говоришь, он тебе тут рассказывал?
Никифоров потрясенно молчал, тупо глядя на синий околыш фуражки.
— Не припоминаешь, значит… — зловеще констатировал особист. — Ну гляди у меня… Прикажи давай, чтоб мне в машину канистру бензина поставили.
И не прощаясь вышел на улицу.
Поступок Кости Грачева капитан Никифоров оценил лишь глубокой ночью, когда, убедившись в отсутствии посторонних, рискнул наконец раскрыть его папку. Рисунков было немного, едва ли больше десятка, и были они невелики — как раскрытая школьная тетрадь. Нарисованы карандашом, тушью, сангиной с белилами. Напряженная, согнутая кисть мужской руки, стопа ноги, легкие, будто летящие, наброски женских обнаженных фигур с крутыми, мускулистыми бедрами и крупными грудями, головы длинноволосых юношей в беретах, скупые пейзажные зарисовки. Коричневая плотная бумага, почти картон, с обтрепанными краями… Повеяло вдруг такой стариной, что Никифорову стало как-то боязно даже брать их в руки.
На оборотной стороне листов были приклеены ярлычки с немецким текстом и карандашом Кости сделаны нечеткие надписи, которые и в самом деле вызывали оторопь: «Микель Анджело», «Рембрандт или его ученик», «Лука Кранах», «Рубенс», «Тициан»… Рисунки были поистине бесценными. Но каким образом оказались они у Грачева? Видимо, сумел утаить от вездесущих любителей музейной старины. Вот почему и засуетились «околыши». Наверняка от кого-то им стало известно об этой находке. Мог и Костя кому-нибудь сказать, а там пошло… Особисты, разумеется, знали цену этим рисункам и ради них готовы были на любой шаг, вплоть до… До чего? Неужели и Титаренко тоже стал их жертвой?! Иначе зачем же тогда приезжал этот наглый капитан…
Война, конечно, штука безжалостная, но чтоб из-за каких-то картинок убивать своих… Но потом вспомнил Никифоров, что убирали людей и за меньшее — за невольно оброненное не то слово, за строптивый характер. А тут — старые мастера, каждый автограф которых — бесценен.
На самом дне папки лежала записка, написанная карандашом:
«Эти рисунки найдены мною, художником Конст. Грачевым, в подвале полностью разрушенного дома в гор. Дрездене в мае 1945 г. Вероятно, они принадлежали частному владельцу, каким-то образом связанному с Дрезденской галереей, установить личность которого мне не удалось. Поскольку рисунки имеют высокую художественную ценность, я не счел возможным передать находку представителям военной администрации, потому что все переданное мною прежде бесследно исчезло и на мои вопросы я вразумительного ответа не получил ни от кого. Рассчитываю данные рисунки передать лично в один из наших музеев.
Конст. Грачев. Май 45-го, Дрезден».
И ниже — тоже карандашная приписка:
«Иван, у меня к тебе убедительная просьба: что бы ни случилось со мной, сохрани. Костя».
Вот теперь окончательно дошло до Никифорова, что Костины опасения были далеко не беспочвенны. Вероятно, его уже дергали «околыши», а чем это окончилось — известно. Теперь взялись, значит, и за знакомых.
И тогда капитан Никифоров сделал так, чтобы ни одна живая душа не смогла узнать, где спрятаны рисунки. А возможностей у коменданта маленького немецкого городка в этом смысле было немало. Недаром же капитан добрую половину войны прослужил в разведроте.
1
Москва. 1995 г.
Пятница, 14 июля, полдень
Полина Петровна вышла из лифта на четвертом этаже, опустила тяжеленную сумку возле дверей на вытертый коврик и позвонила. Подождала и снова нажала кнопку звонка. Но за дверью было тихо, и, похоже, никто ей открывать не собирался. Поворчав, что вечно у старика свои причуды, и чем дольше он живет на свете, тем их больше, и это никогда не кончится, она полезла на самое дно большой хозяйственной сумки, где лежали ее ключи, которыми она в последнее время и не пользовалась. Старик практически не выходил из дома, все возился со своими картинами, снимал их со стен, что-то делал с ними и снова вешал, но уже в другом порядке. Словом, чудил.
Полина Петровна работала у старика приходящей домработницей, и ей это было очень удобно, потому что сама она жила в доме напротив — ходить недалеко, а за ее не Бог весть какие тяжелые труды: прибрать, обед приготовить, — старик платил хорошо. И все бы славно, кабы не эта его старческая забывчивость. А уходишь, зачем же дверь на все замки-то запирать, если знаешь, что домработница должна прийти и у нее только три ключа имеются? Сколько раз уже так бывало! Вот и сейчас…
Женщина вставила первый ключ в английский замок, повернула его безо всякой надежды, просто на всякий случай… и дверь открылась. Что такое?! Вот уж истинно, захочет Бог наказать кого, так перво-наперво памяти лишит. Неужто ушел и про ключи свои забыл?.. Чудак-человек…
Она отнесла сумку на кухню и поставила на пол возле стола, чтобы разобрать принесенные продукты и разложить их в холодильнике. Тихо в доме, ушел, значит, куда-то по своим собирательским делам. Старик коллекционировал картины, и много их у него было — вон все стены в четырех комнатах завешаны, даже пыль с их рам стирать неудобно, приходится с пылесосом чуть не под потолок лазать, а Полина Петровна уже далеко не молода, ей такие физические упражнения совсем ни к чему.
Какой-то непонятный запах беспокоил обоняние. Быстро догадалась домработница: наверняка опять свет отключали, а старик оставил в холодильнике суп, который она сварила ему еще в среду. Вот и завоняло. Ома заглянула в холодильник. Суп так и стоял в кастрюле, как она оставила, но запах шел не отсюда. Значит, что-то другое. Но что?
Полина Петровна медленно пошла по комнатам, заглядывая во все углы, может, старик мышеловку поставил да забыл? В дальней комнате, кабинете старика, запах усилился. Полина Петровна огляделась, и глаза ее, уткнувшиеся в угол, где стояли высокие напольные часы с мелодичным звоном, буквально остекленели от ужаса.
