джорским ученикам, засунутым на кулички.
«…и нет у Шекспира ни дрожек, ни конки,
прям, Ъ, как у вас, в перемаранной Джорке…»
Вильям III — й.
(4–е Путешествие Шекспира в Сибирь)
1
Тем не менее, опоздания и следующее за ним чесание затылка, подглядывание в замочную скважину и доблестное стучание в прикрытую классную дверь учителями народной школы не приветствуются. Лучше и безопаснее вернуться на крыльцо, пересидеть на ступенях весь детский академический час, копаясь в ноздрях и ища в них изумруды.
Славнее переболтать с дядей Проклом о несправедливости и новостях в человечестве, чем норовить ворваться бандитом на урок и скользнуть в парту, чтобы согреть свою задницу соседской тёплой.
А вот и звонок. Михейша, пользуясь отсутствием учителя, незаметно пробрался в класс, скинул пальтецо, скользнул в парту и сделал вид, что последние сутки сидел тут, но только в ушанке — невидимке.
Сосед, вроде бы, и не заметил появления товарища, продолжая доцарапывать на обратной стороне откидной крышки коровьи рога на портрете учительши Зухры — в детстве бывалой троечницы.
— Что говорили? Какую букву терзаете? — спросил Михейша, засунув соломинку в недавно народившийся «кариес».
— Всякие, — буркнул сосед, не поворачивая головы.
Ему обидно, что он, как последний дурак, припёрся в школу чуть ли не с первыми петухами, нажравшимися бессонного порошка. А Михейше будто бы позволено всё — даже опаздывать. Такими товарищи не бывают.
А Михейша, между прочим, — владелец карманных часов со встроенным звоночком — будильником и с нарисованным на циферблате Биг — Беном.
Часы, правда, не совсем английского производства, а Михейшиного собственного — но, зато из британского картона. Так что часы весьма только приблизительно можно назвать английскими.
Но, зато Биг — Бен вышел всяко лучше настоящего. Стрелки, так вообще подлинные: они от реликтового будильника.
Завидует не только Серёга, но и весь класс.
Порой — чисто ради балдовины — одноклассники спрашивают время у Михейши.
А Михейша, поддерживая игру, выпячивает петухом грудь, важничает по — генеральски. Он выставляет вперёд ногу, выставляя условно сверкающий штиблет. Откидывает назад чёлку, подкручивает ус. Потом достаёт часы, и на минуту превращается в подслеповатого барина — генерала на пенсии в кругу слегка растрёпанных, но зато сытых и довольных крепостных, торопящихся с любимой работы домой.
— А я и так знаю весь алфавит, — говорит Михейша.
— Ну и знай себе в тряпочку.
— Зря пришёл.
— Так иди назад.
— А я Фенимора вчера…
— Нишкни, не мешай.
Ага. Звонок.
И тут же с порога к нему: «Та — а–к, наконец — то! Однако, котишко к нам забрёл… ленивый! Проснулся — таки котишко? Шапку — то сыми. Не дома, чай!»
Вот чёрт! Михейша встрепенулся телом и дёрнул руки к голове. Класс засмеялся. Особенно девчонки. Не спасла Шапка — Невидимка. На ней и погорел! Воробьи нагадали. Вот он им сегодня — то задаст!
— Полиевктов!
— Я! — и вскочил: «Здравствуйте, Федот Иванович!»
— Ты не в армии, чтобы «якать». И здороваться надо было с утра, а не сейчас. Кстати, не тебя ли я сегодня видел у ворот? Что ты там Балбесу в плошку подкладывал? Ну — ка, поделись опытом.
— Сосульку.
Класс умирает от хохота. Ещё и потому, что учитель по совместительству является Михейше родным дедом. И живут они в одном доме, причём в барского вида доме, но только на разных этажах.
— Кормил, значит, собачку? Молодец, это похвально.
Класс, вынырнув из могил, рыдает снова.
— Ну ладно, шутки в сторону. Я твою мать сегодня накажу, а ты будешь в этом виноват.
— Я… мороженное… хотел…
Класс катает головы по партам, давя смех; самые немощные вывалились на пол. Так ему и надо.
— Всем сесть. Успокойтесь. Ну, что смешного?
Класс: «Кхы, кхы», — и жмёт внутренности.
И сходу:
— А ты друг сердечный, повторяй теперь… мать твою… учения: «Аарбуз, бэбрюква, вэвишня…»
Повторил Михейша без запинки.
Только отвернулся учитель к доске, как скороговоркой для задней парты звучит: «А я вишен летом целую тарелку…»
— Полиевктов! Не отвлекайтесь. Дальше что?
— Гэ — груша! — гаркнул Михейша.
И тихо соседу: «Отгадай осетинскую загадку. Вэсыт гэгруша, нэлза сэскушат…»
— Отвали! — ругнулся сосед.
Соседа звать Серёгой. Он друг и товарищ Михейши, будущий зубрила и совсем не хулиган. Ко всему — сын попа Алексия. Ещё они воюют пластилиновыми войсками. У Михейши уже триста пеших воинов и сорок кавалерии, а у Серёги только двести. Правда, с оговоркой: у Серёги все — конники.
— Серёга, а я вчера новое царство слепил. Двадцать миллионов.1. Я тебя…
Как он хотел в ближайшее воскресенье разгромить Серёгино сборно — лошадиное монголо — татарочье и крестоносное воинство, изречь не успел. От доски снова пытают:
— Дэ! Полиевктов! Опять! Что застряли? Дэ…ну?!
— Дэ — дыня, е — ель… — продолжил ученик.
И исподтишка Серёге:
— А я вчера Шишку на Балбеса ка — а–к бросил, а он ка — а–к взвился…
— Кто «он»?
— Ну, Балбес, пёс наш.
— И что?
Учитель снова вмешивается в беседу. Вот же чёрт, не даст поговорить.
— Михайло! Тьфу, Полиевктов!
Дальше ещё и с издёвкой: «Михаил Игоревич! Продолжайте алфавит».
Тьфу!
— Жэжуравлина, зэземляника… — тянет ученик резину. Скучно ему.
— Сядь пока, лоботряс. Вижу, что знаешь.
— Фу! Жуть, — садится Михейша с размаху. И тут же: «А — а!»
— В чём дело?
— Тут кнопка… тут.
Бэмс левой! Бэмс обраткой соседу!
Серёга умирает внутренним смехом.
А умирающим даже по башке не больно.
— …Могли бы французский учить! — мечтает Михейша. Он давно уже читает газеты и слегка брешет по — французски. Он знает двести английских глаголов и может одним иероглифом — правда, с отрывом написать слова «государственная почтовая служба Китая». Ему вся эта русская азбука с начала нуля не интересна. Ему бы сразу в четвёртый класс. И желательно без экзаменов!
2
На каждую вторую задержку — а по учительскому, это элементарное опоздание, — пишется письменный выговор. На третью «задержку» зовут родителей. А тихое проскальзывание имеет хоть масенький, но всё равно шанс: остаться неотмеченным в зловещем классном гроссбухе с прокурорским карандашищем на верёвке.
Михейша живёт неподалёку от школы: всего — то за пятьдесят узких дворов — каждый по пятнадцать шагов. Или — в пересчёте по десять прыжков вдоль ограды: итого четыреста простых сажен.
Но это ему не помогает, а, напротив, расслабляет.
Да и дел по пути надо сделать немало: раздавить лёд в лужах, а их видимо — невидимо. Побрехать с Николкой, обозвать досадно Катьку — неуча, а сначала придумать для этого хлёсткое словцо.
Можно рыкнуть соседской собаке. Да так умело, и
