не успела. Уж кожей ощутить должна шерсти касание. А нет его — напоролся чёрт на стену невидимую. Зря, что ли, Варя её вокруг себя рисовала?
Рисунок может и не страшный ему вышел бы. Да нож рисовал его непростой — закалённый в огне кузницы, где несушка чёрная три дня, не выходя, сидела. А чёрных кур духи всегда на дух не переносили.
Вот и чёрт пищит, мается, да сделать ничего не может. Так что решил, видимо, заговорить он с Варей.
В сторону отошёл, головою покачал, да разговор начал:
— Чего это ты, красавица, среди ночи меня призываешь? Али мил тебе? — а голос у самого, что соловей поёт — низкий такой, бархатный. Не знаешь, не видишь, так и примешь за молодца доброго.
— Мил, мил, — Варя отвечает. Да всё никак не может мешочек нужный в сумке найти. — Видишь, сама к тебе на свидание пришла. Щас, подарочек только достану.
Захихикал снова чёрт. Всякий же знает, что нельзя с ними разговаривать — за собою утянут. Но это ж только если «противовеса» нет. А Варя его и нашла почти.
Снова к ней чёрт подпрыгнул. В этот раз в ляжку вцепился. Да Варя уж выудила из сумки мешочек пахучий — как раз с мака семенами, полынью да ковылем. Да и хрястнула чёрта прям промеж рогов.
Взвизгнул чёрт. Несильно. Отскочил. Вроде и разозлился сильнее. А Варе и не надо изводить знакомца нового. Ей бы выведать, чего надо.
— Ладно, не голоси, — велит Варвара. — Подношение тебе принесла.
Показала чёрту Варя свёрток, жиром масляным пропитанным — как раз сегодня бабка оладьев нажарила. Пышные вышли, пахучие. Прям в руках растаять норовят. Встрепенулись у чёрта ушки звериные. Он хоть и дух, а питание человеческое уважает. Всегда раз чем вкусненьким и жирненьким задобриться. Уж пятачок поросёночий к свёртку потянул. Да за пазуху Варя сразу свёрток припрятала. С чертями ухо в остро держать надо — продадут не за понюшку табака.
— Погоди-погоди. Ты мне скажи сначала… — продолжила Варя. Да на половине слова прерваться пришлось.
Петухи — они ж создания своевольные. Вроде и положено им солнце криком своим будить да ночь тёмную отгонять, а поди ж ты — ещё до утра голосить начинают.
Этот видно старый был, из ума выживающий. Потому и заорал своё «ку-ка-ре-ку» прям в разгар ночи обычной. Да разговора для Вари важного.
А чёрт как услыхал, сразу сам не свой сделался. Завизжал, что хряк перед забивкой. Заметался, чуть Варю с ног не сшиб пару раз. Заскакал, как в зад хвостатый ужаленный. Завертелся волчком.
Уж тут Варя перепугалась. Того и гляди — ускачет от неё «друг» ситный. А это ж ещё хуже, чем если бы вообще не пришёл. Надо делать что-то.
Да у Вари и на тот случай решение есть. Вытянула она из сумки верёвку льняную. Длинную, перевитую хорошо.
Бросать-то её правильно Варя давно умела — чтоб корове той же вокруг рогов обмоталась да не выпустила. Тятька научил. А у чёрта рога что у коровы. Вертится только больно сильно. Того и гляди сбежит, собака такая.
Положилась Варя на удачу да на Велеса волю, и замахнулась верёвкой, на конце петлёю перекрученной. Уж и не думала, что попадёт. А ну ж ты — дёрнуло конец другой у неё из рук прямо, а чёрт и скорости свои потерял. Орать только сильнее стал. Ругается, наверное, по-своему. По человечьи-то ему ругаться нельзя — боятся такие мата человечьего.
А Варя и не знает, чего дальше с чёртом-то делать. Как на зло, все слова мудрёные из головы повылетали. Тянет его только Варя, чтоб совсем не ускакал на копытах своих. А сил всё меньше. Руки слабеют, устают, верёвкой их перетирает. И не рада Варя, что затеяла это всё.
А тут петух тот безумный ещё раз проголосил. Да звонко так, будто правда утро сей же час наступит. Варя даже оглянулась, рассвета полосу багряную ища.
Нет её. Ночь ещё в разгаре. А чёрт пуще прежнего напугался. Знает, шельма, что на третий раз Ярило солнце выпустить может. Если не знал бог солнечный, что просто с головою у петуха дурацкого не в порядке.
Тут замер чёрт. Напрягся, в струнку весь вытянулся. Даже хвост мохнатый стрелой встал. Даже веревку сбрасывать перестал. И… словно сила какая новая в него вселилась. Гамаюном-птицей он что ли стал? Взлетел потому что, прямо с места, что стрела из лука выпущенная. Да понёсся, понёсся вперёд.
Звенькнула верёвка от натяжения сильного. Да Варя уж обмотать её вокруг локтей хорошо успела. И опомниться не успела, как ноги от земли оторвало, да ветер в ушах засвистел, что волк голодный.
Чёрт понёсся, а она не верёвке и следом.
Испугаться Варя не успела. Чует только, как всё тело будто охватывает да сдавливает. Будто узко оно ей стало — от движения скорого. Ноги только сами собой в воздухе перебирают — опору найти стараются. А перед глазами мутит всё — серость с чернотой перемешиваются, голову дурят. Воздух холодный лицо царапает, дыхание путает. Так и хочется отвернуться, руки со страху разжать. Шутка ли — на чёрте привязанном кататься.
Только от страха Варя ещё сильней руки сцепила. Чтоб голову не кружило, аккурат на рога чёртовы и уставилась — торчат вдвоём, как неприкаянные. А чёрту хоть бы хны. Летит, скорости не сбавляет. Ток покачивается, деверьев ветки обходя. И хвостом длинным покачивая.
Чёрт-то уворачивается, а Варе как? То одна её ветка стукнет, до другая. Ёлка какая-то, будь она неладна, всю щёку расцарапала. Может, и ну его? Отпуститься, не поздно пока? Всё равно с чёртом проклятым не сладить…
Не успела Варя толком умом пораскинуть. Вмиг будто перемешалась с небом земля. Или Варю это кувыркнуло? А она и дух перевести не смогла. По сторонам только оборванные картинки глазами улавливает.
Как деревья выше стали. Как земля с травой к ней подтянулись. Как тело чёртово, что впереди скорости не сбавляет, вихлять по сторонам начало.
Варю уж ветками задевать начало — то по спине, то по боку отлупит. Глаза б не выцарапало. Зажмурила их Варя на всякий случай. И голову пригнула. Вовремя, наверное — прошлось по макушке твёрдое что-то. Под шею больно ударило, чуть весь воздух не выбив. По трубе будто какой-то протащило — локти с коленками обо что-то твёрдое бьются, и запах в нос резкий бьёт. Будто горело давно что старое.
А тут и исчезло всё резко. И труба, и запах.
