разобраться с этим вопросом, как в сказке — лишь вырвать один волосок из бороды: трах-тибидох-тибидох…
«Тля! Да что за бредятина все время мне в башку залезает?» — Я тряхнул головой, отгоняя непонятные мысли, и всецело сосредотачиваясь на предстоящем…
За занавеской, отделяющей мой угол от небольшой комнаты, находилось четверо: трое крепких мужиков, я бы сказал, ну очень неприятной наружности, и одна хрупкая, но весьма симпатичная девчушка, лет двадцати, которую эти твари уже разложили на кровати, явно намереваясь надругаться над её честью.
Помимо воли я оценил небольшие, но крепкие и соблазнительные грудки девушки с большими розовыми сосками, выскочившие из разорванного на груди застиранного халатика и с трудом заставил себя оторвать от них взгляд. Куда больше на данный момент меня интересовали её насильники.
Кровать, на которой извивалась девушка, безуспешно пытаясь вырваться из грязных лап отморозков, стояла торцом к моему чулану, поэтому я сумел хорошо рассмотреть двоих уголовников, заломивших девушке руки, заклинив их в прутьях металлической спинки кровати.
— Ну-ка придержи ей царги[2], Гунявый! — Хрипло просипел один из них — заросший клочковатой щетиной бандит лет тридцати, с маленькими колючими глазками, постоянно бегающими из стороны в сторону.
Дождавшись, когда его подельник перехватит запястья жертвы, он принялся жестко тискать нежную грудь девушки, умышленно причиняя ей нестерпимую боль. В глаза мне бросилось обилие синих тюремных татуировок, резко контрастирующих со светлой незагорелой кожей девчушки, мгновенно покрасневшей от грубых рук уголовника.
Она вновь заполошно забилась «в тисках», замотала головой и испуганно замычала — её рот оказался заткнут какой-то неопрятной тряпицей, скрученной в тугой ролик на манер кляпа.
— Ай, какая цыпа! — Едва не роняя слюни от вожделения, выдохнул уркаган, продолжающий бесцеремонно лапать свою жертву. — Сладенькая! Нетронутая еще! — И он грубо впился зубами в её напряженный сосок.
— Балабас, я тоже её помацать хочу! — Нетерпеливо зашлепал слюнявыми губёшками Гунявый, на вид самый молодой из троицы — лет восемнадцати, продолжающий удерживать руки девушки. — Ну, дай, дай мне хоть за цыцки её подержаться!
— Сопли подбери, Гуня! — оторвавшись от груди девчонки, с вальяжной ленцой бросил ему Балабас. — Успеешь еще и басы[3] помацать и вдуть со всем прилежанием! Но только после нас с Композитором!
— Слышь, Шуберт, — окликнул Гуня еще одного отморозка из троицы, чей бритый затылок я мог наблюдать только со спины, — может, побыстрее лохматый сейф ей взломаешь? А то я пока двойной сеанс[4] пережду — так и обкончаюсь совсем!
— А ну цыть, сявка мелкокалиберная! — рявкнул на подельника Шуберт, сидящий на кровати в ногах у девушки. — Еще только не по делу вякнешь — ляжешь рядком вместе с контуженным!
— Я вот только одного не понял, бугор, — произнес Балабас, — на кой ляд ты его замочил? Он ведь и так ни петь, ни рисовать…
— Убогих на дух не переношу! — бросил сквозь зубы матерый уголовник.
Ага, вот и нашелся тот деятель, который меня на перо посадил. Похоже, что это он здесь всем калганом рулит. Значит, первым его заземлю!
Шуберт сместился слегка в сторону, и я увидел, чем он там занимался все это время — привязывал ноги девчушки обрывками простыни к железной спинке кровати.
— А ты, сучка драная, — зловеще произнес Композитор, поднимая с пола измазанную кровью финку и поднося ее к лицу жертвы, — будешь дергаться необъезженной кобылкой — всю твою смазливую мордашку под хохлому распишу[5]! Так что лежи и нишкни мне тут! — И он вновь положил финку на пол рядом с кроватью.
А вот это он зря — мне такой инструмент совсем не помешает. Я еще раз внимательно пробежался глазами по фигурам уголовников, вычленяя, кто и чем из них вооружен.
За поясом у Гунявого я рассмотрел торчащую массивную рукоять отечественного ТТ, которую он прямо-таки выставлял напоказ — типа, глядите, какой я крутой поц! У Балабаса я оружия не заметил, но это совсем не значило, что его у него не было. Думается, что за голенищем хитросморщенного в гармошку сапога, ножичек всяко имеется. Да и под полой кургузого серого пиджака в елочку пистолетик может тоже обнаружиться, если поискать с пристрастием.
А вот есть ли оружие у Шуберта я, как следует, так не смог разглядеть — сквозь щель в занавеске мне была видна только часть его по блатному ссутуленной спины. Но шея у него была будь здоров — такого бугая кулаком не перешибешь. Но я и не собрался с ним драться — таких кабанов надо валить одним точным ударом и сразу наповал.
Еще на небольшом столике, приткнувшемся у заиндевевшего окна (выходит, зима на дворе?), лежал обрез. А на толстом гвозде, забитом в дверной косяк и, видимо, заменяющим хозяевам этой квартирки вешалку, висел на растрепанном ремне ППШ с основательно потертым и пошарпанным прикладом. Только вместо привычного круглого, снабженный изогнутым коробчатым магазином.
Неожиданный треск рвущейся ткани вновь приковал мое внимание к кровати с лежащей на ней девушкой — это Шуберт одним резким движением разорвал на ней трусики, выставив на всеобщее обозрение едва поросшую светлым и легким пушком промежность.
— Куда⁈ — Бедняжка попыталась сжать ноги, но уголовник грубо ухватился крепкими пальцами за внутреннюю поверхность бархатистых бедер и, оставляя на них ярко красные царапины нестриженными ногтями, развел стройные ляжки девушки еще шире в стороны. — Не дергайся, лярва!
— А мазевая у нее шахна[6]! — Нервно облизнув жидкие усики, с вожделением выдохнул Гуня, исходя слюной на слегка приоткрывшиеся аккуратные губки. — Кучеряшечка моя… Ну, давай уже, пахан, — тупо заныл губошлеп, — терпеть совсем мочи нет!
Вот оно и пришло, мое время. Теперь главное не сплоховать, пока они отвлеклись! Выходить против троих убийц и отморозков в таком физическом состоянии, в каком я сейчас пребывал, было, конечно, верхом безрассудства. Левую строну тела я практически не чувствовал: рука шевелилась еле-еле, а скрюченные пальцы с трудом разжимались.
Левая нога тоже тупила, и мышцы при малейшем напряжении сводило жесткой судорогой, такой, что хоть в крик. Но по-другому поступить я не мог. Пусть сдохну, но хоть одного-то я с собой в ад уволоку! И желательно пахана… Вот только подыхать я не собирался! Если я все правильно рассчитаю, у меня появится шанс. Маленький, хилый, но на одну попытку его, надеюсь, хватит. А большего мне и не нужно!
Я попытался медленно встать с кровати, но чертова левая нога подломилась некстати, проехавшись по скользкой кровавой луже, успевшей набежать на пол с матраса.
Лять! Мне с трудом удалось без шума вернуть себя на прежнее место и не спалиться перед отморозками. Но именно эта неудача и натолкнула меня на одну дельную мысль…
[1] Перебо́р — вид погребального колокольного звона. Медленный звон во все колокола поочерёдно, начиная с наименьшего и заканчивая самым большим колоколом. Перебор совершается перед отпеванием и во время выноса гроба из храма.
[2] Царги — руки, ногти (уголовный жаргон).
[3] Басы — женские груди (уголовный жаргон).
[4] Сеанс — наблюдение за половым актом (уголовный жаргон).
[5] Расписать — нанести порезы (уголовный жаргон).
[6] Шахна — женский половой орган (уголовный жаргон).
Глава 2
Пока внимание бандитов было отвлечено на женские прелести, я размазывал по полу онемевшей ногой скользкие сгустки начинающей сворачиваться крови. Даже с матраса её вычерпал, чтобы на полу было погуще. Раз я не могу стремительно передвигаться из-за плохо работающей ноги, придется как-то выкручиваться.
Однако, подготавливая себе «технические условия» для неожиданного нападения на бандитов, я не переставал следить за их действиями. Ведь от того, насколько отвлечено их внимание в этот момент, будет зависеть моя жизнь и жизнь этой симпатичной девчонки. Поэтому, права на ошибку у меня не было.
— Ну же… ну… — Продолжал ныть губастый уголовник, поторапливая своего пахана.
— Не мороси под руку, плесень! — процедил сквозь зубы главарь, поднимаясь с кровати на ноги.
Когда он начал расстегивать ремень на штанах, я приготовился, крепко вбивая пятку рабочей ноги в крашеные половицы. Я стойко дожидался (хотя внутри у меня уже все трепетало от ненависти и омерзения), когда уголовник, спустив штаны, навалится на свою беспомощную жертву.
И только тогда начал стремительно действовать: резко оттолкнувшись здоровой ногой, я, упав на колени, буквально выехал в комнату по размазанным по полу кровавым сгусткам. До кровати я долетел одним махом — благо, она стояла практически рядом с моей каморкой.
Было и еще одно преимущество в таком способе передвижения: мне не нужно было наклоняться за оставленной возле кровати финкой, теряя
