– Черт с тобой, – с напускным равнодушием сказал он, отворачиваясь от Геры. – Накрывай поляну… Только не раньше шести. Когда спадет жара, тогда и начнем.
* * *
Назарова стояла посреди комнаты, заставленной то ли бесформенными истуканами, то ли кривляющимися привидениями, то ли сырыми скульптурами, закрытыми мешковиной. Отставив руку, она держала зажженную сигарету, словно это был фимиам и ей хотелось, чтобы комната пропиталась сладковатым запахом дорогого табака. Пепел под собственной тяжестью падал на ламинированный паркет. Назарова обошла зачехленное кресло. Сощурившись, она склонила голову набок. Кресло напоминало ей палатку из туристского лагеря в Карпатах, куда в юности она ездила каждое лето. Маленький брезентовый домик с остроугольной провисшей крышей, где вход зашнуровывался веревкой, как ботинок. Внутри было тесно, но уютно. На холодном и бугристом полу ночью умещалось пять-шесть девчонок. Было страшно и весело. Мальчишки из соседних палаток всю ночь пугали – скребли ногтями по крыше и гладили все теплое, что округло выпирало из брезентовых стен.
Там же, в лагере, она встретила своего будущего мужа. Он был не таким, как остальные парни, – не скреб ногтями палатку и не гладил округлости. Он рассказывал ей о своем отце-академике и маленькой, затерявшейся где-то в Пиренеях стране Андорре, куда ездил в минувшее лето вместе с отцом.
Она влюбилась в него, как идиотка. Ее восхищало в нем все то, что отличало от глупых и похотливых пацанов: его холодная сдержанность, подчеркнутое безразличие к женщинам, его интеллект, остроумие и тонкий вкус потомственного интеллигента.
Они спали в разных постелях. Он ложился поздно и вставал рано. Он делал карьеру, а Назарова плугом шла перед ним, взрыхляя почву. Она слышала, как его знакомые нашептывали друг другу грязные сплетни, но они лишь рождали в ее душе всплеск гордости: он не такой, как все, он выше всех, он чище всех. Назарову не обижало его нескрываемое отвращение к ее белью, которое она вывешивала на балконе для просушки, к груше для спринцевания, которая хранилась в шкафчике в ванной, к ночной рубашке, к ночным кремам, ко всему тому, что в его понимании было так или иначе связано с плотскими пороками. В дни, когда она покупала прокладки, он уходил из дома и ночевал у друзей, а она легко терпела его непохожесть как проявление детской неосведомленности, чистоты помыслов и монашеской святости.
Она ухаживала за его престарелым отцом, она тащила на себе все бремя домашнего хозяйства, когда он учился в аспирантуре, когда защищал кандидатскую, потом докторскую, когда месяцами пропадал в загранкомандировках. Она, не ведая ни усталости, ни отдыха, вила их семейное гнездо, наполняя его светлым ожиданием тихого счастья.
А потом ей исполнилось тридцать пять, и дорога светлой надежды и ожидания вдруг закончилась темным и сырым тупиком. Она вдруг поняла, что все прошедшие годы у нее не было ни семьи, ни мужчины; у нее нет детей и уже вряд ли когда будут. «Господи! – думала Назарова, посмотрев вокруг себя другими глазами. – Где я была раньше?» Жизнь вне семейного гнездышка оказалась прекрасной, но уходила стремительно, как песок из песочных часов. И она схватилась за нее, как за дефицитный товар, выстояв очередь в полтора десятка лет.
«У меня есть мужчина», – сказала она как-то мужу и вся напряглась в ожидании истерики, слез, упреков. Но муж улыбнулся и ответил: «У меня тоже».
Он взял от жизни все и потому мог улыбаться без напряжения. «Давай обойдемся без громкого и скандального развода, – попросил он. – Мне нужно еще полгода. Я куплю тебе квартиру в центре Москвы, мебель и машину».
Он выполнил свое обещание с той легкостью, с какой богатый человек дает подаяние нищему. Он улыбался, говорил комплименты и прекрасно выглядел. «Что это? Зачем это? – думала Назарова, глядя на пустые стены комнаты, на зачехленную мебель и свое отражение в большом инкрустированном трюмо. – Он украл у меня молодые годы – самое дорогое, что вообще может быть у женщины. Он их сожрал и переварил. И пятнадцать лет прожил за мой счет».
* * *
Воркун не ожидал, что воришки сработают так быстро. Только вчера утром он сообщил им марку, номер, цвет машины и возможные места ее парковки, как уже сегодня в обед ему позвонили на мобильный:
– Гоним товар. Принимай у себя.
К этому времени он успел отъехать от мастерской километров на десять, уже миновал Костино, откуда по трассе до дома рукой подать, но пришлось разворачиваться и мчаться назад. Чем ближе он подъезжал к мастерской, где ему предстояло принять ворованную машину, тем сильнее дрожали его руки, и казалось, в животе рассасываются внутренности, образуя полое пространство. Он давил на газ и мысленно, как молитву, повторял слова алиби, будто уже сидел напротив следователя и давал показания: «Машину пригнали для замены масла и масляного фильтра. Когда я попросил хозяина представить мне регистрационное свидетельство, он сказал, что забыл его дома. Машину я поставил в ремонтный цех над смотровой ямой. Никаких следов взлома замков я не обнаружил, как и других признаков, указывающих на то, что машина угнана».
Воркун вытер со лба пот и еще ниже опустил боковое стекло. Заказчик на эту машину оказался щедрым. Воркун его в глаза не видел. Два дня назад он обнаружил у себя в кабинете объемный сверток с баксами и короткое письмо, отпечатанное на принтере: «AUDI-S6 PLUS, СЕДАН, КРАСНЫЙ ЦВЕТ, НОМЕРНОЙ ЗНАК В402ОС. ПАРКУЕТСЯ ПОСЛЕ 18.00 В БУДНИ У ЛЮБЕРЕЦКОГО АВТОРЫНКА, В ВЫХОДНЫЕ У КАЗИНО «БИЗОН», САУНЫ «ТРОПИК» И КОТТЕДЖНОГО ПОСЕЛКА «ГОРНЫЙ». СИГНАЛИЗАЦИЯ «BOSCH» ВНУТРЕННЕГО КОНТРОЛЯ». И ни слова о том, чтобы перебить номера или перекрасить кузов. Работы никакой! Десять тысяч долларов заказчик передал в качестве аванса, пообещав еще столько же, когда машина будет стоять в мастерской. Из этих десяти воришкам придется отдать четыре, как было оговорено с ними заранее. «Может быть, они согласятся на три, – подумал Воркун. – А еще лучше на две тысячи. Надо еще посмотреть, в каком состоянии замки дверей и багажника. Если сработали грубо, тогда сам бог велел заплатить меньше».
«А зачем я вернулся? – разговаривал с виртуальным следователем Воркун. – Затем, что забыл ключи от квартиры в своем кабинете и спохватился, когда доехал до Костина. А почему меня не смутило, что такую дорогую машину пригнали в скромную мастерскую, если в семи километрах, на окраине Зареченска, есть прекрасный комбинат «Трэк-сервис», где берут в ремонт любые иномарки? А потому что в дороге случается всякое, а задавать подобные вопросы клиентам – себе в убыток».
Он почти успокоился и стал думать о том, как распорядится деньгами. Конечно же, львиная доля уйдет на строительство дачного дома. Бригаде строителей с Украины Воркун платил мизер, но много денег должно было уйти на кирпич, кровельную черепицу, пластиковые окна и цемент. Завтра же утром на оптовом складе стройматериалов он загрузит всем этим добром три «КамАЗа» и погонит их на свой участок.
Не газуя, чтобы избежать лишнего шума, Воркун медленно подкатил к воротам мастерской, но на территорию не стал въезжать, а свернул на грунт и, приминая высокую траву, поехал под березы, в тень. «Лучше, чтобы мою машину никто случайно не увидел, – подумал Воркун. – Будто я тут вообще ни при чем».
