в памяти близких становятся еще прекраснее, чем были, в силу таинственного притяжения беззаветно преданных душ. И в короткий миг обретения друг друга нам видятся те же сны, что и ТАМ.
Но как это трудно сопоставить: теряющее нравственные ориентиры человечество и предостерегающее нас ТО, что находится за недосягаемым ПРЕДЕЛОМ… И может быть, на мгновение два отчужденных до того МИРА связал волнующий мыслеобраз зимней ночи: белые сапожки земли оттеняет черный мундир неба с яркими пуговицами звезд…
Сколько же героев древних мифов рассеяно по близкому небу. А звезды блещут с такою силой, что вот-вот воспламенится штыб Большой Туманности во владениях Ориона, и воскресший великан снова возьмет охотничий лук с натянутой тетивой Млечного Пути.
Но до времени всё спокойно в звездной пустыне…
В полночный час ледяной ветер меняет караул старого дня на новый, убавляя и без того недолгий век седого февраля… Мы уходим вместе, желая удачи Вам, дорогие читатели. ПРЕКРАСНОЕ СУЩЕСТВО не может не явиться. И не только для того, чтобы помочь в сладких муках творческих исканий. Есть много других дел, требующих добрых помыслов и благородных дерзаний.
ОНО непременно придет!.. И, уступая величию ума и красоты, стихает ветер ПРОСТРАНСТВА и замирают часы ВРЕМЕНИ…
Ваш Владимир Конюхов
Новочеркасск, февраль 1998 года
Рассказы
Вечерний пароход
Рассказ этот начал складываться летом 1983 года, в пору недолгого межвременья.
Мечты иных о долгожданной «железной руке» были ближе к реальности, нежели чаяния тех, кто полагал, что их время (само по себе) еще грядет, как «сама по себе» (в их представлении) случилась «бурная весна» пятьдесят шестого и «золотая осень» шестьдесят первого…
1
Он не видел своего отражения в воде. Хотя сырой и липкий туман уже поднялся, слегка рассеявшись, открыв взору остров — лесистый и словно местами заснеженный. Космы влажно-зеленых верб тяжело никли, роняли редкие прозрачные капли… Река ожила давно. Еще до тумана, с рассветом, прошли вверх две баржи, а навстречу им проскочила первая, как всегда полупустая, «ракета»… На той стороне острова, от «Зеленой стоянки», доносились слабые голоса и звук стрекочущей моторки.
Илья Савельевич представил, как зябко поеживаются туристы, покидая теплые каюты. А иные и дрыхнут. Экскурсионный «Иван Тургенев» пришел задолго до вечера, и некоторые успели не только покупаться и позагорать, но и более чем плотно поужинать. Сам слышал, как не могли угомониться до самой полуночи.
Чутко прислушиваясь, Илья Савельевич с грустинкой подумал, что ему в жизни так и не пришлось проехаться на комфортабельных судах… А ведь тянет. Особенно когда купил в близлежащем селении небольшой домик и частенько наблюдал за теплоходами: легкими прогулочными и многопалубными басовитыми махинами… Помнил он и более давние времена, когда еще не сновали по Дону крылатые «метеоры» и «ракеты», а пыхтели работяги-буксиры, толкающие перед собой груженные щебнем или зерном баржи, да изредка дымил возвращающийся из столицы либо, наоборот, только шедший на Москву колесный пароход.
Но и на нем не посчастливилось побывать Илье Савельевичу. Стоянки у парохода были редкие — на крупных дебаркадерах, и приходилось довольствоваться неказистыми, вечно переполненными ОМами.
Никакой «Зеленой стоянки» и в помине не было. До самого устья Донца качались на плаву лодчонки с нехитрым рыбацким снаряжением, да изредка на острове располагались приезжие, оставляя транспорт под присмотром бакенщика… Жил тот на самых устьях, в дощатой хибаре, скрытой двумя-тремя копешками сена… А где сейчас приятели Ильи Савельевича поставили палатку, была ферма и деревянные мостки для лодок. Позднее ферму убрали, а на месте мостков сварили крохотный причал. Но как-то в половодье его снесло, и больше уж не восстанавливали. Меж двух уцелевших свай вновь приладили скрипящие мостки с торчащими шляпками гвоздей-соток.
Резиновая лодка, притянутая веревкой к мосткам, за ночь исчезла. Илья Савельевич тревоги не поднял. Бориса — редакторского шофера — не было видно, но бежевая «Волга» стояла на месте, и нетрудно было догадаться, кто отвязал лодку.
Куда еще черт понес Бориса, по прозвищу Пилсудчик, Илью Савельевича не волновало. Тем более, что проснувшийся редактор не казал и тени беспокойства… Вяло умывшись, Вожжов чуть постанывал, положив руку на лоб.
«Мало ему было вчера, — неприязненно думал Илья Савельевич. — Когда за каждую убитую утку всё норовил опрокинуть стопку».
Вспомнив об удачной накануне охоте, он уже не сомневался, что Борис готовит дичь на острове. К догадке присоединилось и беспокойство, что там же шофер раздобудет и горячительного. Опять насилуй себя за компанию. Хорошо, если и полковник откажется… Илья Савельевич пытливо посмотрел на вылезшего из палатки третьего. Моложавый, с животиком-«арбузом», Дозморов, прищурившись — он снял очки, — разминался, перебирая босыми ногами… Познакомился с ним Илья Савельевич лишь вчера… Да и был он не столько его гостем, сколько Вожжова… Настораживало, с какой преданной настойчивостью опекал за ужином полковника редактор. Даже в порыве несвойственной ему нежности обронил: «Мой дорогой чекист».
За Вожжовым водился грешок чинопочитания, но Дозморов вряд ли стоил такого внимания. Скорее всего, Вожжов назло Илье хотел лишь подчеркнуть свое особое расположение к полковнику… Он хорошо знал Вожжова. Еще когда работал в исполкоме, а Валентин Михайлович — этажом выше, в горкоме, — возглавлял орготдел… Неужели влияние органов так возросло, что даже Вожжов, до которого всегда всё доходило с опозданием, понял это?
Туман слоями сбивался в одно место, оседал, будто исчезал в большущей, втягивающей всё в себя воронке… Небо вдруг заалело на западе, как при закате, и пологий в зарослях берег острова на миг стал ярко-розовым и словно обрывистым, будто его опоясал неприступный красноглиняный яр.
«Кабы не разливы, стоять бы хутору возле реки, а не в двух верстах, — нашло сожаление на Илью Савельевича. — Да и где они, те разливы?»
В просвете деревьев мелькнул уходящий «Тургенев». В сторону устьев промчались две моторки… Илья Савельевич был уверен, что с минуты на минуту явится и Борис на лодке.
Вожжов заметил своего шофера раньше, выразительно, на всякий случай, погрозил кулаком.
— Хокэй, Миха-алыч, — отозвался Борис, налегая на широкие и короткие вёсла.
Он проворно обогнул полоску камыша, приткнулся рядом с Ильей Савельевичем… Волей-неволей пришлось принять у Бориса закутанную в одеяло теплую кастрюлю и всё остальное, чему так противилась душа Ильи Савельевича.
2
У Ильи Савельевича не было причин радоваться. Отпуск из-за практики у студентов начался месяцем позже, в августе. Полный, однако, самых лучезарных надежд, он приехал в хутор, не страшась запустения на дачном участке. В июле
