есть страна Испания, где кавалер де Сенгальт еще не бывал; туда он и направит свой путь. И, вытянувшись во весь свой рост, путешественник сладко заснул на курляндской перине, под сенью замка герцога Бирона.
Наутро он велел Гансу отнести скупщику шкатулку с несколькими золотыми вещицами, а сам, облачившись при помощи Риго в костюм из шелковой тафты, взбив пышное жабо, повесив на грудь бриллиантовый крест и желая развлечься, отправился делать визиты. Карманы у него были полны рекомендательных писем к знатным курляндцам: итальянские актрисы писали бывшим своим богатым содержателям, музыканты — нанимателям, картежники — облапошенным офицерам, и все в один голос хвалили и горячо рекомендовали знакомым благородного кавалера де Сенгальта, прося оказать ему гостеприимство. Среди писем одно было адресовано г-ну канцлеру Кайзерлингу, и путешественник направился к нему.
Г-жа Кайзерлинг, польщенная визитом знатного иностранца, о пышном въезде которого в Митаву судачили в городе, оставила его обедать. Общество за столом собралось немногочисленное, все дамы как на подбор старые и отталкивающие, однако прислуживала им красивая девушка-полячка. Кавалер де Сенгальт заволновался. Он давно изнывал по женской любви. Непривычное воздержание вконец истомило его тело, но лондонский подарок, от которого пришлось избавляться при помощи ртутной мази, сделал его на некоторое время не в меру осторожным. Полячка была на редкость хороша и сама скромность, настоящая Ботичеллиева мадонна. Он решил, что ничем не рискует, и, отдавая красотке чашку, со значением пожал ей локоток и незаметно положил на поднос свои три дуката, твердо рассчитывая, что сегодня же ночью она явится к нему, жаждая получить еще хорошеньких золотых монеток.
Довольный собой и митавским гостеприимством, он вернулся в гостиницу, любопытствуя узнать, сколько выручил Ганс за безделушки. Лакея нигде не было. Его французский слуга сказал, что Ганс только что распрощался насовсем, посоветовав как можно скорее оставить нищего хозяина, но Риго молит не бросать его на полпути и доставить в Петербург.
Чертыхнувшись про себя, величаво улыбнувшись лакею, кавалер прикинул, что, видно, придется расстаться с золотыми часами: их у него трое, как-нибудь обойдется. Из Митавы он отправится в Вену. Там безбедно живут мать-певица и брат-художник, есть кое-какие нужные знакомства; у венских масонов он на хорошем счету, и давно стоит поставить на эту карту.
— Я смогу дать тебе рекомендацию как надежному слуге, — милостиво сообщил лакею кавалер, — но должен убедиться в этом и поэтому поручаю тебе продать ценную вещь.
Риго обрадовался: он был доверчив и простодушен, этот французик, в отличие от канальи Ганса, по шее которого скучала веревка.
Вручив лакею золотые часы луковкой с изящной цепочкой и несколькими брелоками, кавалер развалился на постели, решив вздремнуть до его возвращения: если пожалует полячка, ночью не придется спать. Его отдых прервал неожиданный приход камергера герцогини Курляндской: в замке давался костюмированный бал; наслышавшись от г-на Кайзерлинга о прибытии знатного иностранца, Ее Высочество звала его к себе. Польщенный кавалер безупречно вежливо отклонил приглашение герцогини: он только что прибыл; его багаж с придворной одеждой пока не получен. Посланец возразил, что все необходимое он найдет у городского торговца; он удалился, рассыпаясь в комплиментах и оставив кавалера в большом затруднении. Что было делать? Скрыться из Митавы немедленно? А как же полячка?
— Сколько? — нетерпеливо крикнул он, услыхав шаги лакея: простофиля и не подумал сбежать с часами по примеру Ганса.
«Этому ничего не добиться в жизни», — пренебрежительно подумал кавалер.
— Итак, сколько?
Но это был не Риго. В комнату с поклонами вошел некий туземец.
— Назовите сумму сами, — сладко улыбнулся незваный гость. — Я готов обменять на дукаты все ваши золотые фредерики.
Опытный в таких делах кавалер догадался, что перед ним меняла. Предложение показалось ему забавным.
— У меня нет ни одного фредерика, любезный.
— Но, по крайней мере, у вас найдется несколько флоринов? — еще слаще улыбнулся посетитель.
— Ровно столько же! — кавалер не счел нужным пускать пыль в глаза.
Гость вкрадчиво наклонил голову:
— Как мне сказали, вы едете из Англии. Может быть, у вас есть гинеи?
Вспомнив свое поспешное бегство от английских кредиторов, кавалер расхохотался:
— Нет, только дукаты.
— А уж их-то, конечно, у вас кругленькая сумма? — угодливо захихикал гость. — Вы так сорите ими, даете горничным по три дуката на чай, что об этом говорит весь город. Так надолго не хватит никаких денег.
Кавалер ухмыльнулся в ответ, молниеносно соображая: вот что значит быть иногда щедрым с женщинами! Фортуна сама шла ему в руки, следовало ее не спугнуть.
— Вы угадали, любезный, наличных у меня уже нет. Мне немедленно нужны двести рублей. В обмен я подпишу любой вексель.
Наивный меняла выразил восторг. Тут же был составлен вексель на петербургского банкира Попандопуло; меняла отсчитал кавалеру двести рублей, а тот подписался, что должен четыреста. Таких векселей у кавалера было рассеяно по Европе несметное количество, и он подписывал новые с величайшей невозмутимостью.
Риго застал господина в веселом настроении.
— Местное население очень доверчиво, — сказал он лакею. — Страна непуганых птиц. Даже менялы тут потеряли бдительность.
— Я не продал часы… Мало дают… — залепетал Риго.
— Давай их назад, — ничуть не рассердившись, протянул руку господин и хладнокровно сунул золотую луковицу в карман.
Вечером в герцогском замке состоялся бал, на котором блистал заезжий иностранец. Пребывая в лучезарном настроении, кавалер сыпал остротами, отпускал митавским дамам изысканные комплименты, без устали танцевал и вконец очаровал общество. Во время ужина герцогиня усадила его возле себя, в окружении престарелых матрон, — досадная честь, так как он уже отметил несколько красавиц, которым намеревался выразить свое восхищение.
Бал настолько понравился кавалеру, что он позабыл о прекрасной полячке. Всеобщий интерес живил его, как дождь — полевые травы, как солнце — гадов, как свежий воздух — удавленника. Он обожал с головой погружаться в теплые волны любви и восхищения. Конечно, Митава не Версаль, общество состояло из неотесанных курляндцев, но искреннее преклонение неискушенных дикарей все же приятнее неискренней любезности лощеных маркизов.
Особое внимание кавалера привлек высокий, сутулый, плешивый старик, старомодно одетый и без парика. Когда-то, должно быть, он обладал заметной внешностью и до сих пор держался с величавой надменностью. Это был герцог Бирон, фаворит императрицы Анны, много лет правивший Россией, а нынче, недавно вернувшись из сибирской ссылки, доживавший свой век в безвестности. Окружающие обращались с ним как с тяжелобольным. Герцогиня не обращала на мужа внимания. Кавалер тут же решил к нему приблизиться. Владея искусством общения с сильными мира сего, он сразу преуспел и был удостоен несвязных старческих воспоминаний об императрице Анне и жизни в Петербурге. Речь зашла о
