и даже заговорить:
— Здравствуй! — С трудом выдавил Лешка.
Самое ужасное, что все сидящие на веранде засмеялись и Людочка тоже.
— Так! Еще один в шоке от того, как ты выросла! — приветливо поднялась навстречу Людочкина мама.
Лешку прошиб пот.
Если бы он мог, то провалился бы сквозь деревянный пол веранды.
Он и так легко краснел, как все рыжие, но сейчас от него можно было просто прикуривать.
Он попятился к выходу.
— Нет! Нет! Мы тебя не отпускаем! Садись с нами пить чай. — Людочка потащила его к столу.
С трудом глотая обжигающий кипяток, Леша всматривался в новую Людочку.
Ему было стыдно своих грязных рук и ног, пылающих ушей и огненной взлохмаченной головы.
— Рыжик, мой Рыжик! Как хочется, чтобы ты был счастлив! — периодически вздыхала мама.
— Рыжий, рыжий, конопатый! Убил дедушку лопатой! — продолжали дразниться мальчишки.
— Какой ты… яркий! Просто солнечной зайчик! — шутливо улыбнулась мама Людочки.
Лешку обожгло до слез.
Конечно, он со своими красными ушами, веснушками и рыжиной, всего на всего зайчик! Безобидный зайчик, которого никто не боится, но и не принимают всерьез.
Этим вечером он лежал без сна, еще не понимая, но смутно опасаясь тех новых чувств, которые смущали и пугали.
Он, наверное, все-таки уснул, потому что, когда открыл глаза, то услышал под окнами голоса.
Один, нестерпимо знакомый и не изменившийся, а другой- басистый, принадлежащий новому дачнику, который въехал с родителями в освободившуюся через дорогу мансарду.
Лешка знал, что мальчик на два года старше и всерьез занимается шахматами.
Выглянув в окно, он увидел Людочку, которая с интересом склонилась над шахматной доской, а высокий темноволосый парень охотно учил ее различать фигуры, и при каждом удобном моменте старался или взять Людочку за руку, или дотронуться до ее плеча.
Лешка зарылся головой в подушку, да еще и натянул сверху одеяло.
Мама забеспокоилась и стала совать градусник.
— Наверное, перегрелся на солнце! Вон, красный, как рак. Уши горят. Надо носить кепку.
Только этого еще не доставало!
Кепочка, рыжие волосы и розовые уши.
Солнечный зайчик в шляпке.
От горя Лешка зарыдал, напугав маму до ужаса. Днем его даже потащили в поликлинику, но ничего не нашли, и мама успокоилась.
Потом все как-то наладилось.
Людочка, как ни в чем не бывало, участвовала во всех играх, но стала более рассеянной и иногда просто уходила к себе под каким-то предлогом.
Только одно было прежним, собаки ели у нее с руки и ждали по утрам за воротами, грызясь между собой и пугая ранних прохожих.
Что-то еще неуловимо изменилось. Лешка не мог больше пить с ней молоко из одного треугольного пакетика и кусать с одного батона, как они делали всегда.
Он старался не оставаться с ней наедине, хотя и хотел этого, как ничего другого на свете.
А если все-таки случалось, то не знал, что сказать и выдавал какие-то глупости и пошлости, от которых потом сам страдал, встречая ее удивленный взгляд.
Шахматист ходил за Людочкой по пятам. Он устраивался со своей доской на самом видном месте, принимал многозначительные позы, подпирая голову в раздумьях над многоходовой комбинацией.
Задерживался взглядом на Людочке, нарочито рассеянно вертел в руках фигуру и затем решительно двигал ее по доске.
У Лешки застревали в горле слова.
Вместо привычного «Штандер, Люда!» вырывался какой-то невнятный сип и мяч не летел высоко в небо, а падал в соседних кустах.
Все чаще она оставалась сидеть на скамейке, наблюдая за развитием шахматных партий и, не обращая внимание на старых друзей, гоняющих мяч.
Лешкины уши пламенели в буйной заросли рыжих волос и веснушки темнели от гнева.
Зайчик, он всего лишь зайчик, пусть даже и солнечный!
*****
Сейчас Лешка лежал на берегу реки Сестры и думал о том, что Людочка очень любит кувшинки.
И хоть они через день начинают пахнуть затхлым болотом и вянуть, он все же решил набрать букет.
Ноги вязли в противном иле, и он сразу плюхнулся в воду, чтобы не чувствовать под ногами противную жижу.
Кувшинки не поддавались, но он ожесточенно выдирал их из реки, вымещая на цветах свое первое настоящее горе.
Потом он бежал по расплавленному асфальту и капли с ободранных стеблей высыхали так же быстро, как детские слезы.
Окно знакомой веранды было закрыто гипюровыми занавесками.
Лешка привычно запрыгнул на подоконник и отодвинул тонкую ткань.
Они сидели рядом на диване. Шахматист держал Людочку за руку, и его голова клонилась к ее смущенному лицу.
Услышав шорох, они вздрогнули и отпрянули друг от друга.
Лешка капал кувшинками на подоконник и, кажется, что-то кричал.
А потом он долго куда-то бежал, его вырвало и он долго плакал и отмывал рубашку у колонки, с отвращением топча, валяющиеся на земле полумёртвые кувшинки.
Лучи заходящего солнца отбивали стаккато в лужицах воды на каменной поставке, куда все ставят ведра и бидоны.
— Сол- неч-ный зайчик с ро-зовы-им уш-ка-ми! Солнечной зайчик!
*****
— А помнишь, ты принес мне лилии?
— Я принес желтые кувшинки.
— Да, возможно. Они были еще желтее от того, что на них падала твоя тень.
— В тени все темнеет.
— Не в твоей! Ты же рыжий! От твоей светлеют даже неприятные воспоминания.
— Спи давай! Скоро кормить зайца.
— Все, все, сплю. Надо же мне так и сказали в роддоме: «Держи своего солнечного зайчика!»
