читал письмо сам. Надевал очки и усаживался в удобное кресло. Анна стояла у дверей, позади ее бабушка, а из-за бабушки, насупившись, выглядывал Васька. Он терпеть не мог поповские комнаты и всю его семью, т.к. поповские дети всегда делали ему гримасы и дразнили его, называя отрепой.
Поп нарочно долго вертел н руках письмо. Ему нравилось наблюдать волнение Анны.
— Ну, посмотрим, что пишет твой солдат.
— Здоров-ли хоть? — спрашивала в волнении Анна.
За царя и за веру живот свой положить должен каждый, -отвечал поп. Крест свой нести нужно, Анна; роптать грех. Все под богом ходим.
Анна молчала и совсем не слушала, что говорит поп, ей только хотелось поскорее узнать, что пишет муж. здоров ли, скоро ли приедет домой в отпуск. Вот уже более двух лет не видала она его. А муж писал: "Анна, жди хороших вестей, скоро войне конец и я приеду домой".
— Фантазию твой муж разводит, говорил поп, войне будет конец, когда ни одного врага на нашей православной земли не останется. Малодушествует твои мужик-то, плохой он солдат, Анна.
Радостно билось сердце у Анни: муж жив, здоров, домой собирается, может быть и войне этой проклятой скоро конец. А на поповские слова она не обращала внимания. Сын-то поповский, Алексей Евлампиевич, что теперь офицером, небось, не на фронте, а в ближайшем же городе при каком-то военном учреждении устроился, и сам поп об этом все время хлопотал. Слышала Анна, как разговаривал поп с матушкой.
— Не дай бог, матушка, если нашего Алешу на фронт возьмут.
— Ты бы съездил, отец, в город, похлопотал бы.— отвечала матушка.
И поп ездил, хлопотал. Несколько сот рублей это попу стало, а все-таки добился он своего —сын в городе остался. Новый мундир ему поп сшил — брюки-галифе, сапоги лакированные, погончики золотые.
Все это видела и знала Анна и когда поп говорил ей о вере, царе и отечестве, хотелось ей ему в глаза плюнуть.
— Ишь, как сладко поет, длинногривый,- говорила она матери,—а своего-то Алешечку, небось, бережет. Все они одним миром мазаны, что попы, что офицеры, что наши станичные атаманы.
А Васька все это себе мотал на ус и еще больше ненавидел поповских детей.
ЦАРЯ ПРОГНАЛИ
Ваське было уже около девяти лет, когда в станицу пришла неожиданная весть:
— Царя прогнали!
Засуетилась станица.
Старики ходили, нахмурившись, и что-то бурчали себе под нос; молодежь радостно передавала друг другу:
— Царь-то наш, Николка, по шапке получил!
Старухи крестились на церковь:
— Господи помилуй, ошалел народ. Как же это так без царя-то? Кто-ж теперь нами править будет?
Купцы, атаманы и духовенство шептались по уголкам:
— Неправда это. Не может быть, чтобы царя не было. Царь—помазанник божий. Арестовать бы всех, кто эти слухи распускает. Вранье эго и больше ничего.
Но это было не вранье. Пришли в станицу газеты, в которых эти слухи подтверждались с точностью.
Замелькали красные флаги, высыпал народ на площадь. Гимназисты марсельезу пели.
Васька бегал с ребятами и дивился невиданному зрелищу. Какой-то человек забрался на возвышение и оттуда кричал на всю площадь:
— Граждане! Довольно! Попили нашей кровушки! Долой царей! Будем сами править. Долой царских министров! Довольно воевать, долой войну!
А потом через несколько дней приехали какие-то солдаты и рабочие. Опять собирали народ на площади и о чем-то кричали и спорили.
Ничего Васька не понимал. Слышал только, что кругом говорили про каких-то солдатских и рабочих депутатов, потом ходил Васька за толпой, которая у атамана какие-то ключи отбирала, в станичном правлении вместо атамана иногородний бондарь Карасев сидел, и все его считали в станице за главного.
Потом пошла какая-то неразбериха. Казаки кричали свое, иногородние свое. Пришли вести, что казаки и солдаты воевать с немцами не хотят, бросают фронт и идут домой. В городе будто опять атаманы правят, а недели через полторы бондаря Карасева прогнали и на его место прежнего атамана посадили, и все как будто успокоилось.
Но это было временное затишье. Надвигались новые большие события, в которых и нашему Ваське суждено было принять участие.
Перед Васькой открылась новая жизнь, полная страданий и лишений, полная подвигов и приключений, о которых и повествуют дальнейшие главы этой книги.
РАССКАЗ СТРЕЛЬЦОВА
У Васьки был приятель Павлушка Стрельцов.
Прибегает однажды Павлушка к Ваське и говорит:
— А к нам отец приехал!
Павлушкин отец был солдатом Волынского полка, который стоял в то время в Ленинграде, или, как он тогда назывался, Петрограде*.
— Ну что-ж, и мой отец скоро, приедет,— ответил Васька,— чего хвастаешься?
— Твой пока приедет, а мой уже приехал. У нас полная хата народу собралась. Отец рассказывает, как царя с трона сгоняли.
— Да ну?
- Вот тебе и "ну". Хочешь пойдем слушать?
— Пойдем.
У Павлушки в хате действительно яблоку негде было упасть. Собрались все соседи.
Ребята пролезли в уголок, сели на полу и стали слушать.
Интересно рассказывал Павлушкин отец:
— Воевали мы год, воевали два, воюем и третий,—говорил он, а дело все хуже и хуже. Хлеб дорожает, мясо дорожает, рабочие и крестьяне голодают, а нас, солдат, на фронте бьют и бьют. За кого воюем, для чего воюем —никто не знает. Стали у нас по казарме разные разговоры появляться, будто рабочие в Петрограде волнуются и солдат сбивают на фронт не ходить.
* Ленинград — бывшая столица русских царей, построенная Петром Великим. Сначала этот город назывался Санкт-Петербург (санкт—святой, бург —город. Санкт-Петербург — город святого Петра). Во время войны с немцами, правительство, разжигавшее ко всему национальную ненависть, а к немцам в то время в особенности,— переименовало его в Петроград, т. к. Петербург слово немецкое. После Октябрьской революции, вождем которой был В. И. Ленин, рабочий класс в честь его переименовал Петроград в Ленинград. Прим.автора
Шептались и наши солдаты по уголкам, говорили, будто рабочие правильно рассуждают, что от войны только богачам прибыль, а наш брат — крестьянин да рабочий — только лоб под пули подставляет, а пользы нам от войны никакой быть не может. И немецкие солдаты будто тоже без всякой прибыли для себя воюют. Словом, затеяли эту бойню богачи разных стран для своей выгоды. Кто победит, тот и будет в побежденную сторону свои товары для продажи возить, а то их столько понаделали, что сбывать некуда, а богачам-капиталистам это прямой убыток.
— Будь она проклята эта война,— сказала мать
