перестал в этом году. Трудно… — он прервался от грузных слёз, смешавшись с каплями. Щеки освежились, губы ощутили солёный вкус. Волосы уже хоть выжимать можно было, а ноги вросши в землю, будто проваливались. Трубка и вовсе перестала дымиться, но лёгкие продолжали разжигать огонь своей тягой. — Нет никого, Марья. Один я. Внуки и знать не знают — забыли. А Максим с Сашкой… так вообще не знают, где я живу, наверное. Самому мне приходится жить, Марья. Сам я тут и нет никого. Где же… где же ты?
Вдруг грудь закололо, словно через тело просунули шершавую нитку. Старичок кинулся на колени и прильнул руками и телом к могильному камню. Он обнимал её и плакал. Шестидесятилетний, брошенный внуками и детьми, остался один. Только она была с ним всегда, всегда любила, помогала. А он… не ценил, не ценил её.
— Прости меня, Марья! Прости меня! — Кричал дедушка. — Ведь глупый же, глупый! Не сладость мне жить. Жизнь от смерти уже не отличишь без тебя, Марья. Где же ты? Где же…
Гром грянул окончательно. Мысли вдруг сунули руки в наручники, а кровь застыла в исступлении. Голова опрокинулась назад. Рот брал желаемые душою глотки воздуха.
Спина уже почувствовала прохладную землю. Старичок упал и глядел вверх. Глаза еще были открыты и смирны. Капли били по векам, будто просясь войти, и наконец, покончить с жизнью. Гром гремел вновь и часто. Ветер подул на могильный камень. Марья, будто почувствовав это, с грустью взглянула на своего супруга.
— Я скоро, Марья. Вот уже… здесь я…
Сознание меркло. Веки медленно, будто давая кому-то шанс, не захлопывались окончательно. Вдруг послышались маленькие, волнующие шажки. Звук увеличивался сквозь шумный град капель и кашель грома.
На бесчувственную грудь вспрыгнул Костерок. Сначала поскользнулся и упал, но потом всё же запрыгнул. Он положил возле шеи на грудь таблетки от сердца.
Старичок не реагировал. Он уже чувствовал, как смеётся и наслаждается присутствием своей супруги. Костерок заскулил и начал облизывать мертвенно-белое лицо своего друга.
Удар грома.
Лёгкие секундой вдохнули воздух. Глаза поднялись из-за ширмы.
Перед дедушкой не было могильного камня, а был мокрый нос его верного друга. Старичок чувствовал возле шеи что-то прямоугольное. Он ощупью открыл промокшую и изгрызенную коробку. Пальцами выдавил две таблетки, те упали и канули в лету. Еще немного, еще!
Осталась последняя. Старичок набрался сил, которые находились где-то далеко, не здесь, но совсем рядом. Он выдавил последнюю таблетку, сжал её в трясущихся руках и сунул в губы. Чуть посмаковал, расправил ладонь, капли образовали небольшой водоём, пробираясь сквозь пальцы.
Старичок запил таблетку. Полежал пару секунд и с невидимыми слезами поднялся. Возле конфет под могильным камнем сидел он — Костерок. Его верный друг. Такой маленький, незаметный, но такой добрый, любящий и верный. Они с Марьей завели его, когда к ним уже перестали возить внуков. Отдали соседи, у них там щенята окатились. Старичок на стол вино поставил. Не зря Марья за виноградом ухаживала…
Старичок грузно взглянул на могильный камень и вновь забылся там, где он должен был вот-вот быть. Он чувствовал, что нет сил.
Костерок, заметив грузность своего друга, живо подбежал. Он облизывал пальцы, шею и лицо. Такая тёплая, лёгкая улыбка проступила на лице старичка. Он забыл, где должен был быть. И вспомнил, что должен быть здесь. Рядом с Костерком, а тот будет рядом с ним.
Гром уже давным-давно перестал греметь. Капли слабо продолжали падать на волосы. Ветер лишь боязливо обходил двух друзей стороной. Из-за туч скромно пробиралось солнце. Еще не полностью, но скоро выйдет, и будет тепло. Но не теплее, чем с этим маленьким, но таким значительным другом.
