Белый С
Одинокая трубка
Лёгкие с жаром втянули освободившийся воздух. Кончики пальцев подрагивали от дуновения ободряющего и стеснительного сквозняка. В скором времени появится его старший брат и обрушит всю свою уверенность на семидесятилетнего старичка, который стоял на крыльце и как можно медленнее курил престарелую трубку.
Он хотел бы, чтобы момент раннего дождя задерживался, пока колени не начнёт ломить, а веки не утяжелятся. Чтобы лёгкие не имели запретов в объёме и могли вдыхать этот мокрый воздух, наполненный печалью, воспоминаниями и любовью.
«Облака…» — протянул щепотку мысли в своей голове старичок.
Он поднял голову к верху и взглянул на хмурое небо. Загустевший пух среди тёмного океана не удивлял своими размерами и не страшил. Капли весело дразнили щеки, нос и лоб. Старичок стоял под навесом, но чтобы чувствовать себя более свободным и честным, двинулся до края крыльца. Он стоял перед обрывом на деревянные ступеньки. Они укрылись мокрым пледом и отражали в плоскости разгневанность небосвода. Грусть и печаль окаймляли сознание. Хотелось чувствовать себя правдивым по отношению к суровости одинокой и престарелой жизни, не держать себя мыслями о хорошем и падшем солнце.
Погода злилась. Она пыталась напугать старичка своим громом. Она дерзила порывами братского ветра, пускала наглые капли.
Старичок затянулся трубкой, подержал дым во рту, и, зевая, выпустил его на свободу. Всё еще хмурое небо и дождик. Серо-черная мгла загустилась перед глазами. Старичок поморгал пару раз и снова впился ослабевшим зрением в грозные тучи.
Кашлянул гром и затхлое сердце ударило в такт. Снова удар, и мысли встали в шеренгу. Вызывающий поток ветра, и пальцы сильнее втеснились в дымящуюся трубку.
Старичок вздохнул. За неуловимый момент уши разучились слышать, а голова размышлять. Вместо этого колени, страшась, содрогались, а плечи расправились в штангу.
Сзади хлопнула кукушка на часах — пора. Нужно идти.
Он взял добрую трость, на исхудалом стуле подобрал и надел кожаную куртку. Трубка, слабо дымясь, провалилась в карман. Ноги стопорились на месте. Ветер всё подзывал и насмехался. Дождик с силой налёг на грустный лес, а гром бил об крышу.
Старичок вновь вдохнул освежающий мысли воздух и ступил на ступеньку. Та отдалась треском и сразу же провалилась. Он упал и покатился вниз. Голова облилась грязью, капли обволакивали куртку и престарелое лицо.
На крыльцо выбежала такса. Звали её Костерок. Старичок неумело поднялся, проговаривая:
— Всё хорошо, Костерок, всё хорошо…
Такса хотела подбежать к своему другу, но обрыв ступеньки на крыльце помешал ей. Ноги были мелковаты и неумелы, поэтому пришлось грузно глядеть на обливающегося сверху чьими-то слезами старичка.
— Я скоро вернусь, подожди немного, — будто самому себе проговорил он, не оглядываясь на таксу.
Трость бесстрашно продавливала грязь. Ноги, незаметно тряслись вместе с руками, пытались держаться уверенно и не показывать погоде свой страх. Старичок старался идти и не думать. Если размышлять сейчас, то будет в разы труднее. Главное пробраться через лес к ней… Она ждёт ведь, долго ждёт. А если не дождётся? Нет, не бывает такого…
Зелёный, многослойный навес из листьев частично скрывал блуждающего по лесу старичка. Тропинка была скользкой и топкой. Грязь под ногами, будто с каждым шагом становилась всё гуще. Гром начал сильнее издавать свой несокрушительный залп, будто предупреждая старичка. Может, в этот раз остаться дома? Посидеть возле грустной книжки и пару раз вздохнуть на облегчение?
Но старичок шел. Он не глядел, не думал и не боялся. Главное не слушать никого, ничего не слушать. Ветер, гонимый страхом окружающей действительности. Капли дождя, которые словно пулями громоздились на теле. Спустя некоторое время лес стал гуще, и ветки тоже встали против старичка. Они то и дело били по телу, лицу и ногам.
Он решил полезть в карман. Трубка — еще тёплая. Нет, в другой. Вот, конфеты. А «эти» где?! Нету.
«Ну и черт с ними» — подумал старичок.
Вдруг стопа увязла в грязи. Трость выскользнула и покатилась в овраг. Старичок упал на одно колено. Чуть посидел так, вдыхая всё сильнее предательский лесной запах. Вскоре рука просочилась в мокрую землю.
«Немного еще. Чуть-чуть…» — защищенно бежали мысли.
Старичок поднялся и окончательно пробрался через мокрые заросли. Ничего вокруг не было слышно, лишь погода гремела своей злобой и не дружелюбностью. Но он уже здесь.
Отогнав рукой противные листья, перед старичком раскрылась небольшая поляна. Она находилась за ширмой ливня. Гром вновь грянул, но уже предупреждающе, в последний раз. Вот шанс! Развернись, пойти обратно. Хватит себя мучить.
Думы нагромоздились на голову. Стопы увязли и не хотели двигаться, но дух и честность перед самим собой вмиг оживила.
Старичок сделал еще несколько шагов и увидел: Волкова Мария Сидоровна 16 апреля 1935–2019 июль 23. Могильный камень изображал лицо молодой и скромно улыбающейся девушки. Волосы убраны назад, шея смело держала голову, а глаза ясно говорили, что всегда поймут тебя.
Дедушка вытер лицо от капель или от слёз. Набрал в кармане конфет, пару штук предательски пали на землю. Старичок положил возле могильного камня то, что уместилось в руке, и сделал шаг назад. Он перекрестился и с грустной улыбкой посмотрел на эти ясные, полные воспоминаний глаза.
Как они с Марьей ездили на сенокос, как она постоянно ухаживала за виноградом. Курей кормила сама, а кроликами занимался он. Держали они хозяйство. Работали раньше много, поэтому денег на старость хватило, теперь скотину держали. Только вот с каждым годом хозяйство простительно уменьшалось. Здоровье было не то, да и трудное это дело — в старости за хозяйством ухаживать.
Как детей и внуков воспитывали! Как смотрели вместе вечерние шоу и смеялись, как много врут по телевизору, и какая смешная прическа у ведущего. Всегда Марья была с ним. И в болезни, и в мелких трудностях, заботах, и благах. Любил он свою жену всегда, хоть и сетовал временами, что пить запрещает. Но оно и хорошо, что запрещала.
Старичок кашлянул, после уже и вправду посмотрел на свою супругу с грустными слезами. В горле комок встрял, как ошейник, запрещающий говорить. Но он будет говорить! Он будет приходить, говорить и любить, хоть это и трудно.
Трубка улеглась в мокрой ладони. Старичок впился губами и пытался раскурить еще недогоревший табак.
— Один я, Марья, — дрожащим голосом вырвалось у старичка. — Всё, как ушла ты, так и жизнь она куда-тось пропала. Всё мне тягостно. Хозяйство и вовсе держать
