Туман в изумрудеОтказавшись от предложения Гасана передохнуть в дворике дарты и отложить поиск вестника до завтра, я позволяю себе лишь съесть пару фруктов из вазы рядом с раскинутыми подушками и поднимаюсь наверх. К крышам.
Время — мой самый ценный и невосполнимый ресурс, поэтому, если успею выяснить всё сегодня до наступления ночи, завтра я уже смогу направиться на задание.
Преодолев две крыши, замечаю высокую балку с висящим карабином для грузов. Приглядываюсь лучше, чтобы убедиться в отсутствии лучников вокруг, а затем с разбегу хватаюсь за трос. Под моей тяжестью карабин описывает дугу, и я приземляюсь ещё через два здания. Правда, в этот раз не без ушиба колена и голени. Тяжело дыша, жду, пока боль немного притупится, понимая, что ничего серьезного нет, и дальше перехожу на бег.
Камень крыш медленно остывает после знойного дня, а солнце лениво опускается все ниже за линию горизонта, озаряя Дамаск кроваво-красными лучами. Через десяток минут я оказываюсь неподалеку от того самого базара, о котором упоминал распорядитель дарты.
Торговцы устало сворачивают и закрывают лавки после тяжёлого дня, переносят коробы с ценным товаром в свои укрытия и пересчитывают золотые, медные и серебряные монеты, надеясь на выручку чуть большую, чем обычно.
Я видел, в каком угнетении и нищете живёт простой народ в разных городах страны, но Дамаск всегда почему-то отличается от них. Словно несмотря на любые трудности, сияет золотом и окутан таинственностью, стирающей налёт бедности с улиц.
Осмотревшись, решаю переместиться с высоты на стены зданий. Вестник должен быть где-то здесь, в закоулках у засыпающего базара, да ещё и в тёмной одежде, что несколько осложняет поиск: в городе знаменитой стали каждый второй житель носит черные оттенки.
Схватившись за деревянную балку на стене, я раскачиваюсь и прыгаю к следующей. Дальше цепляюсь за выступ окна и повторяю свой маневр. Ладони, обмотанные полосками защитной кожи, ноют, требуя отдыха, но так же, как я неумолим к врагам, я неумолим к самому себе.
Подтянувшись на последней деревянной конструкции, встаю на корточки и озираю неприметную улочку под собой. Несколько прохожих обсуждают Салах ад-Дина[1] и его правление; редкая стража осматривается напоследок, прежде чем отдать пост свежим силам; нищий просит подаяние, покачиваясь из стороны в сторону.
И вот я вижу человека, неспешной походкой направляющегося к концу проулка; на нём пояс алого цвета, повязанный поверх почти черной мантии, на котором висят несколько мешочков и… кажется, метательные ножи. Голова и лицо покрыты тканью, и оставлена лишь прорезь для глаз.
Вестник.
Я усмехаюсь себе под нос, удивляясь собственной везучести, и решаю так же по стене, не спускаясь на землю, проследить и добраться до него. Что-то в походке члена братства меня настораживает, но я никак не могу уловить сути в надвигающихся сумерках.
Когда он заходит в маленький двор, оказавшийся своеобразным тупиком, я остаюсь на балке, чтобы понаблюдать. Вестник присаживается на скамью и достает из-за пазухи кулёк. Похоже, с финиками. Чуть оттянув ткань от лица, начинает медленно их поедать. Понимая, что, скорее всего, помешаю ужину, я всё равно, не дождавшись окончания, мягко спрыгиваю прямо перед ним.
Кулёк летит на землю с остатками плодов, а моментально подобравшийся вестник, поправив одежду, в один шаг оказывается напротив меня, успевая достать метательный нож.
Сталь неприятно холодит мою шею, и только в этот момент осознаю, насколько собрат ловок и проворен — свой-то скрытный клинок я так и не успел выбросить из рукава в его сторону. Хотя, зачем… Сам виноват с этим эффектом неожиданности.
Вцепившись взглядом в единственный открытый участок лица вестника, я на миг задерживаю дыхание, забывая о ноже у горла, который, кстати, медленно опускается вниз, и о своей настоящей цели посещения.
В меня, не мигая, пронзительно всматриваются темно-зелёные глаза в обрамлении коротких, но пушистых ресниц. Вокруг зрачков — серый оттенок, из-за которого этот выразительный взор похож на два лесных озера с изумрудной водой, охваченных туманом. Брови изогнуты, неаккуратной формы, подчёркивают кошачий разрез глаз. Я успеваю рассмотреть всё в деталях, пока последний закатный луч касается лица напротив.
Женского лица…
В этом я окончательно убеждаюсь, когда вестник пытается исказить голос в сторону мужского и чуть хрипло шепчет:
— От верной смерти вас уберегло лишь одеяние хассашина.
Ветер, мой верный спутник и стихия, доносит до меня тонкий аромат, исходящий от её тела, — шафран и цветок ванили. Я усмехаюсь, замечая, как незнакомка в образе вестника осторожно убирает свой нож обратно, и отвечаю:
— От верной смерти меня бережет только мой клинок и я сам, — мне льстит то, как она смело всё ещё смотрит прямо в глаза, пытаясь что-то найти, но я всё же соблюдаю приличия и отхожу на пару шагов, чтобы рассеять воцарившееся между нами напряжение. — Мир твоему дому…
Не добавляю никакое обращение к запоздалому приветствию, потому что в принципе сталкиваюсь с подобным впервые: братство на то и братство, что в него никогда не входили женщины.
Почему же сейчас это правило было нарушено — я могу лишь догадываться, хотя для меня, человека, периодически отступающего от устава, этот факт не был настолько невероятным, как был бы для любого другого на моём месте.
— И вам мира и покоя, — вестница не спеша присаживается обратно на скамью, с сожалением оглядывая рассыпанные финики, но затем снова возвращает мне своё внимание и переходит на более лояльное, принятое между наемниками, общение: — Я не знаю твоего имени, хассашин. Для чего ты пожаловал в столь поздний час?
Это удивляет меня по-настоящему, потому что вплоть до сего момента в каждом городе каждый вестник братства знал обо мне. Известность и деяния шли впереди меня самого.
