врачей обходятся.
— Да я про новорожденную! Шлепаю, понимаете, ее по заднице, заставляю закричать-задышать, а она ни ответа, ни привета. Хотел еще раз покрепче врезать, глянь, пошло дело само…
Появившаяся следом за стажером Юдифь Рувимовна сразу от дверей сделала жест, видимый Кирилову и незаметный для Ивана. Поднятый вверх большой палец правой руки означал, что все сделано высшим классом.
— Ты чего так дышишь? — Кирилов похлопал студента по плечу. — Можно подумать, сам рожал. Не надо чего перевязать тебе? — он засмеялся.
— От лампы жарко. Так, понимаете, шпарит, что сил нет…
— Не замечал. Может, дело в привычке. Вроде, нормально светит… Я тебя, Вань, чего спросить хотел… — замялся вдруг Кирилов, оглядывая торжествующего стажера с головы до ног. — Ты, случаем, не при деньгах? Мне бы двадцатник до пятницы…
Парень потускнел и стушевался.
— Честно говоря, я сам хотел к вам подойти… Пришлось стипендию матери отправить…
— Ты в общежитии в корпусе «Б» живешь? На втором этаже? Еще один вопрос — комендантом у вас, случайно, не Петр Михайлович? Ну, колченогий такой… Еще, помнится, исключительно «Прибой» курил…
— Он! — удивленно смотрел на врача Иван. — Значит вы все знаете?
— А ты думал, я сказкам про мамку и больную сестренку поверю? Это мы уже проходили. В наше время у Михалыча кличка была «Полкопеич».
— И сейчас такая же… — засмеялся стажер. — Он всегда, когда карты тасует, приговаривает: «Понемногу, братики, по полкопеечки».
— Не ввязывайся ты в это дело, — веско сказал Кирилов, поправляя пеленку на шестнадцатой кровати. Его руки дей-'Ствовали экономно и ловко. — Полкопеич и не таких как ты надувал… Где же нам с тобой подхарчиться? — он легким шагом прошелся по комнате. — Знаешь что… подкати-ка ты к Рувимовне. Мне она даст, но я просить не стану, уже должен сороковник, а ты попроси — студенту не откажет.
— Так я и на вас попрошу, — с готовностью откликнулся Иван.
— Не суетись… Я знаю, у кого взять, выкручусь.
Взять он решил у Тимура Гоглидзе — толстяка, балагура и бабника, который ко всему прочему был еще и сменщиком Кирилова по бригаде. Тот всегда был при деньгах, и они приходили к нему не с рынка или базара, о чем могли бы подумать иные, увидев его колоритные черты лица, а совсем другим путем. Вокруг грузина постоянно крутились женщины и девчонки, которым от него нужна была не столько любовь, сколько помощь в устранении ее последствий.
Из операционной выкатили на каталке роженицу. Она, хотя и была предельно измучена, но улыбалась искусанными губами. Взгляд ее следил не за Кириловым, и это его сначала удивило, а за студентом. А ведь так и надо, подумал он, студенту она обязана жизнью. Младенца еще держали в операционной — обмывали, пеленали. Ласковым, чуть хрипловатым голосом санитарка тетя Маша наговаривала первую молитву во здравие младенца. Отучить ее от этой привычки даже не пытались. Зачем, если дело свое она знала лучше других, знала до тонкостей. И когда Кирилову тонко намекали или прямо в лоб заявляли, что держишь, мол, верующую, набожную санитарку, а об этом знали все вплоть до главного врача, он просто рекомендовал этому советчику бросить все и идти на тетимашину зарплату. Старушка, видимо, догадывалась об этих разговорах на ее счет. В присутствии Кирилова она смотрела на него кротким выцветшим взглядом, часто помаргивая и скромно улыбаясь, а зная, что он три года назад развелся с женой, старалась подкормить его то домашними блинчиками, то положить котлетку побольше.
«Христе, Христе, — доносилось до ушей Кирилова. — Возлюби дитя твое. Милуй во здравие и спаси от греха. Весь мир твой и ты дитя богово».
«Телепатка она что ли?» — подумал Юрий Николаевич, слыша, как ребенок от бормотания тети Маши стал заметно успокаиваться.
Иван встрепенулся:
— Какие еще будут задания?
— Задания? — переспросил Кирилов, подходя к окну. — Видишь мужика, что стоит под окном…
— Мужика?
— Ага. Вон там, под тополем…
— Вижу.
— Выясни, чего он хочет. Если узнать как дела — не таись. — Кирилов кивнул в сторону маленьких кроваток. — Какой тут секрет… Дочка так дочка, а если сына хотел — тут мы не помощники…
Но встреча с незнакомцем не состоялась. Вернувшийся через несколько минут Иван рассказал, что стоило ему выйти на крыльцо, как неизвестный, прождавший уйму времени у подъезда, стремительно отошел в тень деревьев и быстрым шагом пошел прочь. Как показалось стажеру, при его появлении мужчина сперва ринулся было навстречу, потом посмотрел вверх и, увидев по-прежнему стоявшего у окна Кирилова, счел необходимым исчезнуть.
Юрий Николаевич выслушал студента, в раздумье почесал затылок, а потом со словами: «Ну, и бог с ним», отправился в ординаторскую пить чай. Мало ли на свете чудаков, мог бы все узнать и у стажера.
«А у Гоглидзе тоже, пожалуй, не получится перехватить… — рассуждал Кирилов, лежа на жестком медицинском лежаке. — Что-то он говорил про покупку машины… В общем, крути-не крути, а придется с утра идти в букинистический…»
2. РОЗЫГРЫШ?
«Что-то в моей жизни неправильно», — подумал Кирилов, возвращаясь утром домой. Со стороны реки наползал холодный клочковатый туман — он заполнял улицы, прятал лица людей, проезжающие машины, искажал очертания домов, но ничего этого Юрий Николаевич не замечал.
«Что-то в моей жизни не так, — мысленно повторял он, поднимаясь на четвертый этаж по истертым посередине ступеням. — И где случился поворот в судьбе? Где ошибка?» — продолжал он, отпирая старинную тяжелую дверь отцовской квартиры.
В тридцать семь, несмотря на некоторую, еще едва заметную, грузность фигуры, он отличался легкой походкой, отменным здоровьем и относительно бодрым расположением духа. Чего греха таить — он не отказывал себе ни в чем, но старался знать меру. Мог и выпить в компании друзей, но всегда не только сам добирался домой, а и выглядел так, что никто не мог заметить ничего предосудительного в его облике. И все же, несмотря на видимое благополучие, причины недовольства собой у Кирилова имелись. Разменивая четвертый десяток, он вдруг понял, что жил не так, как другие. У него не было сверкающей лаком машины (пусть хотя бы «ушастый» запорожец — так и того нет), не было утопающей в зелени дачи, да и мало ли чего иного, что имели люди в его возрасте. Весь же его «багаж» состоял из оставленной им жены со взрослой дочерью да старой отцовской квартиры, единственным богатством которой служили книги, тщательно собираемые и любимые уже несколькими поколениями Кириловых. Отец, опираясь на большие армейские заслуги, выхлопотал себе престижный санаторий и ежегодно по три-четыре месяца проводил
