Книга Грань - Елена Александровна Асеева

Виктору от бабушки и дедушки, от бесконечного пьянства хозяина и сам точно охмелел и теперь все время находился под градусом. Он покачивал из стороны в сторону свернутыми на бок старыми ставнями, громко бухая ими о кирпичные стены, скрипел окривевшей деревянной входной дверью, каковую несколько раз уже кто-то выбивал, а после вставлял обратно, и теперь через небольшие щели, что образовались вследствие неумелой установки, в дом проникал холод, приносимый ветром, пыль, а иногда и проскальзывающая со двора пожухлая листва.

Из дома Витька и Натаха вынесли все лишнее, оставив лишь необходимое: холодильник, стол, несколько табуретов и широкий диван, который имел когда-то ярко-красный цвет, а сейчас полностью сменил окрас на коричневый, приправленный круглыми сыро-синими пятнами.

Одна большая, прямоугольная комната, в которой он находился, прислонившись своим боком к правой стене, несла в себе последствия страшнейшего бесправия и разрушения. Обои, кои когда-то были любовно выбраны и поклеены Ларой, чье бледно-кремовое полотно живописно украшали светло-рыжеватые цветы, отдаленно напоминающие розы, теперь полностью изменили свой внешний вид. Пропал не только кремовый цвет самого полотна, поглощенный грязноватой серостью и синевой плесени, исчезли и сами рыжеватые цветы, и теперь на их месте проглядывали лишь огромные желтые пятна или темно-бурые полосы. Кое-где верхнего слоя обоев и вовсе не имелось – они были сорваны чьей-то пьяной, дебоширской рукой и брошены вниз или сгорели в жерле печи как единственный источник розжига. В комнате, отделенной от кухни задней стеной печи и фанерной перегородкой, вход в которую когда-то заслоняла плотная, непрозрачная гардина бежевого цвета, сшитая из полиэстера, тоже проданная за ненадобностью, было два небольших окна с двойными рамами, одна из которых, называемая внутренней рамой, вынималась в весенне-летний период. Но теперь на этих окнах, находящихся как раз напротив входа в комнату и перегородки, внутренние рамы отсутствовали и в осенне-зимний период. Стекла в них были разбиты кем-то в пьяных разборках, и опустевшие деревянные рамы хозяйственная Натаха за ненадобностью сожгла в печи, чтобы, значит, обогреться. А поэтому в комнате, даже когда ее топили (что случалось не очень часто) стояла бодрящая температура, и углы от этого свежего, холодного воздуха и негромкого свиста ветра, проникающего сквозь окна, приобрели черноватую синеву. В этих местах от кирпичных, поштукатуренных стен обои отошли и похабно пузырились, напоминая переполненные экскрементами штаны упившегося алкоголика. На полу в комнате лежал линолеум, точно так же, как и обои, поменявший и цвет, и рисунок, а сверху на нем толстым слоем лежала грязь, принесенная с улицы и образованная отходами жизнедеятельности, питания и свинской жизни Витька. Линолеум за последние лет пять ни разу не был вымыт, и хотя иногда с него выметалась труха от опилок и кусков угля, но как первое, так и второе настолько глубоко в него въелось, что создавало одно единое темно-коричневое ковровое покрытие.

Особенно густота и чернота этого ковра выделялась в кухне, куда вел дверной проем из комнаты. В небольшой прямоугольной комнатке, размером три на четыре, находилась восьмидесятисантиметровая в высоту и метровая в длину печь с прямоугольным кирпичным коробом и лежащей на нем чугунной плитой с двумя трехконтурными конфорками, да широкой трубой, устремляющейся сквозь потолок и крышу дома вверх к звездам. В кухне, как необходимый предмет интерьера, еще жил старый прямоугольный большой стол, доставшийся Витюхе от бабки, и какое-то количество самодельных дубовых и очень массивных табуретов. Вот под этим столом с округлыми резными ножками и возле печи плотным слоем лежали деревянные опилки, мельчайшая пылевидная труха, останки угля, куски веревок, рваные части пакетов, тряпок, окурки, негодные пробки и, конечно, десятка два пустых бутылок, охраняющих, с одного бока, подступы к печке, с отбитыми горлышками да большущими трещинами по поверхности своих брюховатых тел. Они стояли возле кирпичной, обмазанной глиной печи, которая уже давно потеряла побелку, потеряла местами и слой глины и теперь показывала свои красные внутренности. Бутылки же, словно раненные на войне, покалеченные снарядом или пулей и не смеющие более вступить в очередной бой или схватку с врагом, согревали свои жалкие тела подле хранящих тепло и жизнь кирпичей, точно стараясь хоть как-то отогреться в редко отапливаемом доме. В кухне, так же, как и в комнате, напротив фанерной перегородки находилось два окна с двумя рамами, каковые, несмотря на тяготы жизни, сумели сохранить и стекла, и вторые рамы, правда, никогда не вынимаемые… В связи с тем, что в доме на окнах не имелось ни занавесок, ни штор, ни гардин, потому как они были пропиты, в кухне между внутренней и внешней рамой для красоты или от чужих заглядывающих, любопытных глаз были постановлены стоймя желтые, с выцветшими рисунками, газеты, сдобренные мелкими черными какашками насекомых.

Справа от окон или слева от фанерной перегородки, как раз напротив печи, в еще одной стене находилась деревянная дверь в сенцы… Она крепилась на скрипучих петлях и, как все в доме, была ужасно грязной, никогда не мытой, не крашеной и плохо прикрывала вход в комнату… А в маленьких сенцах, темных, без окошечка и с одиноко свисающей с потолка лампочкой, теперь стоял не менее одинокий, покосившийся на бок, кривой, побитый донельзя и ржавый холодильник. Кажется, «Атлас», правда, самого логотипа уже там и не значилось, висели лишь две буквы – «А» и «а», а все остальные буквы были кем-то сбиты или оторваны, и поэтому назвать полное имя холодильника не представлялось возможным – чему холодильник был нескончаемо рад, потому как, опасаясь быть вновь побитым, он включался очень редко, и каждый раз, когда выходил на связь, тяжело вздрагивал всем своим металлическим корпусом и протяжно звенел внутренностями. «Атлас», или «А..а.», не желал обращать на себя внимание еще и потому, что внутри него уже давно ничего не хранилось. Изредка там, правда, появлялись какие-то начатые или недоеденные остатки пищи, вечно хранящиеся в железных банках. Попадая в глубины холодильника, эти остатки постепенно серели, синели, чернели и, несмотря на старание «Атласа» выработать благоприятную для хранения пищи температуру, через какой-то срок начинали невыносимо пахнуть, а вернее, дурманно вонять…

Впрочем, в доме Виктора Сергеевича, Виктора, а теперь Витька, Витюхи воняло все… И воняло это все перемешанными в один запах ароматами: кислой мочи, блевотины, сгнившей еды (вываленной прямо в угол), сырости, плесени и уксусно-резким запахом нечистого тела самого хозяина дома… Теперь в его доме, некогда любовно созидаемом руками деда и бабки, трепетно оберегаемом руками Лары, все было разрушено, предано запустению и грязи… Дом нынче оберегали вельможные стеклянные ратники-бутылки, его любили, – такая редкость для частного