ей. Можно сватов засылать.
Радуются парни, веселятся де́вицы, предвкушая гулянье. И тут заскрипела лестница. Тяжело так. Протяжно. Идет кто-то.
— Не иначе хозяин, — прошептала Натка. — Прогонит он нас! Ей-ей прогонит! Бежим!
С визгом и криком бросились гости незваные из светлицы. Парни на ходу полушубки да шапки надевали, де́вицы платки завязывали. Выскочили во двор, схватили мешки и наутёк. Только позёмка да снег клочьями за ногами как за санями в разные стороны разлетается.
До самой площади рыночной бежали. И только там спохватились. Не всем спастись из дома печника удалось. Парни все как на подбор тут, и подружки, кто побойчее. Только Ладушки нет.
— Ой, что делать — то! — заголосила Нюра. — Это ж я, окаянная, уговорила Ладушку с нами пойти. Что же я теперь матушке да батюшке её сказывать буду?
— Ну-ну, не реви! — Степан осмелел, достал из мешка леденец и протянул. — Не горюй! Не кручинься. Сейчас пойдём и отобьём подругу вашу.
Нюра взяла леденец, зарделась, засмущалась и притихла.
— Да! — подбоченился Гришка. — Отобьём. А обижать станет — всю деревню поднимем, не убоимся.
Пошли парни и де́вицы к хоромам. Ходили вокруг, ходили, а внутрь зайти страшно. Куда вся удаль молодецкая подевалась. Так до первых петухов никто и не решился ни в оконце, ни в дверь постучать.
— Надо деревню поднимать, — встревоженно сказал Степан, когда небо посерело. — Негоже мужику вдовому, девку не мужнюю в неволе держать. Не пристало.
— Ох, стыд-то какой! — заголосила Нюра. — Поди узнают, что по моей вине Ладушка в беде оказалась. И её и меня затюкают.
— Обойдется! — уверенно заявил Гришка, глядя через щель в калитке, как из тихо открывшейся двери дома выскользнула хрупкая фигура. — Идет она!
— Ладушка! Ладушка! Угрюм тебя незабижал? — наперебой стали расспрашивать подруги.
— А то мы сейчас… — начал, было, Гришка, но под грозным взглядом Степана умолк.
— Нет, незабежал, — скромно потупив взор, и зардевшись, словно маков цвет, ответила Ладушка. — И не Угрюм он вовсе. Его Егором матушка да батюшка нарекли.
— А что же вы полночи делали? — не унималась Нюра.
— В прятки играли. Хоромы-то большие. Я пряталась, а он меня искал.
Солнце ещё не добралось до крыши неба, но уже успело раскрасить россыпями самоцветов снежные сугробы, когда в дом Ладушки пришли сваты. Угрюм взял за себя скромную де́вицу. Свадьбу сыграли шумную, богатую! Цельную неделю гуляли! А как веселье кончилось, жили они долго и счастливо…
— Знаю — знаю, бабуля! И по сей день живут, ага! — перебила Ангелина.
Бабушка улыбнулась и встала из-за стола. Внучка, задумчиво подперев щеку рукой, мешала остывший чай и глядела, как разбегались по тёмной поверхности круги.
— О чем задумалась? — спросила бабушка Ангелину.
— Да где бы себе такого парня хорошего найти как печник?
Бабушка усмехнулась, поставила на стол ещё одну чашку, тарелку с горячими оладьями и достала варенье:
— Придет время — сыщется.
— Хорошо бы!
Ангелина отодвинула недопитый чай и встала из-за стола. Обняла бабушку, чмокнула в щёку и вышла из кухни, бросив напоследок:
— Спасибо за завтрак!
Бабушка убрала со стола грязную посуду и поставила на плиту чайник.
— И не надоело тебе секреты семейные девчонкам раскрывать? — услышала за спиной тихий голос деда. — Сперва дочкам рассказывала, теперь за внучек взялась.
— Что ты, старый, понимаешь? — с улыбкой повернувшись к мужу, усмехнулась рассказчица. — Бабушка моя всю жизнь в любви прожила за дедом-печником. Хоть и не верил никто, что сладится у них. Непростые времена были, а всё же она за ним как за каменной печкой была. Ни в чем горя не знала. Мама с папой в лихое время жили, но радость познали. Мы с тобой тоже тягот немало хлебнули, но счастьем обделены не были. Хочу, чтобы и дети с внуками в любви и согласии жили.
Дед взял со шкафа газету и уселся за стол:
— Думаешь, твои сказки им помогут счастье обрести?
— Дай Бог, чтобы помогли! Я лишь хочу, чтобы они поняли: важнее достатка материального — душа человека, с которым по жизни пойдешь. Коли родственную душу отыскал, это и есть богатство.
— Ну, коли так, наливай и мне чаю ароматного. Хлебну с вареньем и оладушками твоими вкуснейшими! А ты… — дед выдвинул стул и постучал по нему ладонью, — присядь, посиди со мной, отдохни. Сокровище моё — Лидушка!
