Они просто в сказке живут и боятся увидеть мир таковым, каков он на самом деле.
— Потому и печатают всякое дерьмо.
— Вот-вот. Буковски заметили после 50. А тебе сколько?
— 30, Марк Маркович.
— Красивая цифра. Звучит, как тост.
— Ну-у-у-у! Будем!
— Ну вот, о чем это я? Ах, да. О, Буковски. Ты пиши, пиши. Потом и тебя заметят.
— Думаешь?
— Сто процентов. Это ж дело одной книги. Одна выстрелит, и все — считай, успех.
— А остальные потом будут читать?
— Ага. Они, как акулы, будут кружить вокруг, чтобы отцепить кусок пожирнее. Даже неизданное издашь.
— У меня там еще очерков куча.
— Я помню. Читал. Вполне себе. Вот в кучу соберешь все и сборником выпустишь.
— А схавают?
— Будешь популярным, схавают все, что угодно.
— Поверю на слово старому литературному волку.
— Только ты им сильно не верь. Они объебывают нашего брата, будь здоров.
— Плеснуть еще?
— Плесни. Они оставляют тебе 10 процентов, а то и меньше. Куда это годится?
— Знаю. Суки вообще.
— Ты пишешь, стараешься, тратишь свое время, а зарабатывают они. Они, а не ты.
— Эх!
— Мир суров, Виталя!
— Да, знаю я. Я как-то в издательство книгу скинул. Заполнял их чертовы формы на сайте полчаса. Так мне через пять минут ответ на почту пришел. Знаешь какой?
— Какой?
— Иди-ка ты в самиздат, дорогой! Представляешь? Они даже не читали. Робот просто всех отфутболивает.
— Не, ну это бесчеловечно!
— Не говори-ка. А как они нас называют? Самотек! Представляешь? Слово-то какое еще унизительное — «самотек». Как ручеек, блять.
— Говорю ж, суки!
Марковича повело. Самогон взял верх над равновесием бывшего десантника.
— Э-э-э-э-э, смотри наеб…, — он споткнулся о парапет и так нелепо свалился, — не-е-е-е-ешься.
— Маркович, ты там живой? — выглянул я с крыши.
Ответа не последовало. Поэт лежал на снегу и не шевелился. «Погиб поэт! — невольник чести…», — проскользнуло в моей голове. Я рванул вниз, но увы. Тело его было бездыханно.
— Блять, блять, блять, что же делать, что же делать? — орал я, наворачивая круги. — Скоро Женька еще вернется.
Приход жены и ее скалка волновали меня больше, чем подозрения в убийстве. Полицейские увезли в отделение на допрос, чем спасли меня от расправы. Ненадолго. Скоро меня выдали лично в руки жене. Бонусом шел протокол за распитие. Добрый вечерочек, Виталя!
Женька явно была не в настроении, потому собственно и орала всю дорогу до дома, орала и дома. Пытался ей объяснить, что это просто трагическое стечение обстоятельств и это пойдет на пользу творчеству Марковича, ведь поэтов после смерти читают значительно лучше, чем при жизни. Был не понят. В ход пошла сковородка. Что-то новенькое, но тоже больно. Зачем я женился на этой черствой женщине? Как можно не понять трагедию тонкой души писателя, только что потерявшего друга?
Я открыл глаза от звука кукушки в часах. Эта стерва раскаркалась, знаменуя, что день уже в самом разгаре. Одиннадцать. Жена уже ушла на работу, а я никуда не собирался. Прелести жизни писателя. Ты встал и уже в офисе.
Взгляд мой случайно задержался на навесном календаре. 4 марта. Просто день. Обычный день моей обычной и никчемной жизни непонятого и неизвестного писателя. Доброе утро, Виталя!
