окнами и изящными павильонами отражался в водах рва, через который был наведен мост с подъемной частью, позволяющей перекрыть доступ внутрь.
Кончини не успел насладиться замком: едва тот был достроен, как совсем юный Людовик XIII, выведенный из себя дерзостью флорентийца и подстрекаемый Люином, велел капитану своей стражи убить его у ворот Лувра, а его вдова Леонора Галигай вскоре была схвачена по обвинению в колдовстве и казнена на Гревской площади. Одновременно с этим королева-мать, у которой Кончини, как поговаривали, состоял в любовниках, была сослана в замок Блуа. Подобная «чистка» позволила шестнадцатилетнему монарху начать собственное царствование, при этом он возвратил ко двору бывших советников своего отца, отстраненных некогда флорентийцем.
Подстрекатель же получил награду, соразмерную оказанной услуге. К нему перешли имущество и часть постов Кончини. Несколько месяцев спустя Шарль д'Альбер де Люин, из знатной, но весьма бедной провансальской семьи, происходившей, кстати сказать, именно из Флоренции, женился на дочери одного из самых влиятельных вельмож Франции и Бретани, Эркюля де Роана, герцога де Монбазона и пэра Франции. Иными словами, на Марии. Ей было семнадцать лет, ему — без малого сорок… Медовый месяц они провели в Лезиньи.
Между тем молодая вдова так спешила сюда отнюдь не для того, чтобы предаваться воспоминаниям о первых днях своего замужества, замок нравился ей, но никаких особенных чувств не вызывал. Люин оказался для нее первым наставником, более приятным, нежели обычно бывают мужья, к тому же он не был лишен привлекательности, и пять прожитых вместе лет они неплохо ладили. При этом любовь к роскоши и жизни на широкую ногу связывала их больше, нежели дети — мальчик и две девочки, — родившиеся от их союза. Со своим супругом Мария открыла страсть к любви, но уже тогда она знала, что тускловато-дружеские чувства, которые она питала к нему, лишь крайне отдаленно напоминали те чувства с большой буквы, о которых мечтает любая женщина. Вот почему и вдовство вызывало в ней лишь легкую печаль, тем более что в последнее время чрезмерная гордыня Шарля, его мания величия и стремление навязывать свою волю всем, включая короля, превратили его в точную копию Кончини. Он умер на войне, но от болезни и бесславно, успев, однако, при осаде Монтобана выставить на посмешище шпагу коннетабля, незадолго до того выклянченную у Людовика XIII.
Едва карета остановилась у парадного подъезда, освещенного фонарями и светом из окон, Мария спрыгнула на землю, не ожидая ничьей помощи, и быстрыми шагами, так, что Элен едва поспевала за ней, направилась к дверям, неопределенно махнув рукой в сторону мажордома и нескольких лакеев, согнувшихся пополам в приветственном поклоне. Она дошла таким образом до своей спальни, где огонь весело горел в камине из резного порфира, напоминавшем церковный аналой. Сбросив с себя подбитый мехом чернобурки плащ, она упала в ближайшее кресло, метая молнии взглядом.
— Проклятие! — воскликнула она. — Так поступить со мной, а ведь еще совсем недавно он утверждал, что любит меня! Я заставлю его пожалеть, пусть даже мне придется потратить на это всю жизнь!
Она приподняла до колен свои черные юбки, подвинув к огню ножки безупречной формы в чулках из белого шелка, расшитого ярким рисунком по испанской моде — тайный протест против мрачного цвета траура, — некоторое время с удовольствием разглядывала свои ступни, затянутые в высокие замшевые ботинки, украшенные красными бантами, после чего внезапно рассмеялась, и комната наполнилась веселым хохотом, совершенно не вязавшимся с трагическим выражением, не сходившим с ее лица в течение всего пути. Однако такая смена настроений говорила о назревающей буре, и камеристка, видавшая и не такое, сперва подобрала с пола плащ и положила его на кровать, затем встала позади кресла, чтобы снять угрожающе покачивающуюся шляпу, и, наконец, достала из флорентийского шкафчика из дерева ценной породы красно-синий муранский флакон с испанским вином, наполнила бокал из такого же стекла и подала его Марии. Смех все еще звучал, но уже более отрывисто, будто переходя в рыдания. Лицо ее теперь было залито слезами.
Между тем камеристка немного успокоилась: этот странный припадок оказался спасительным после долгого напряжения, в котором замкнулась герцогиня. Девушка осторожно поднесла бокал к ее дрожащим губам:
— Выпейте, мадам! Вам станет лучше!
Мария машинально повиновалась, сделала пару небольших глотков, после чего схватила бокал и разом опустошила его.
— Ах! И правда мне лучше! — вздохнула она. — Как чудесно, что ты всегда угадываешь, что мне нужно! Даже когда не знаешь, в чем дело. Налей-ка мне еще!
Элен подчинилась. Подобно большинству знатных дам того времени, за исключением чрезмерно религиозных особ, супруга коннетабля умела пить без вреда здоровью. Второй бокал Мария осушила уже медленнее, затем откинулась на бархатную спинку, положила ноги на подставку для дров и улыбнулась:
— Думаешь, я сошла с ума?
— О нет! Просто вы получили дурную весть!
— Можно сказать и так: король удостоил меня чести, написав о своей немилости. Мне запрещено появляться в Лувре. Та же участь постигла мадемуазель де Верней!
— Его собственную сестру? О!
— Сводную сестру. (Анжелика де Верней была дочерью Генриха IV и Генриетты д'Антрэг, маркизы де Верней.) Королева так просила за нас, что я уж думала, что об этом деле позабыли. Похоже, ничего подобного. Мы продолжаем расплачиваться за тот злосчастный случай.
Месяцем ранее, в понедельник, четырнадцатого марта, Анна Австрийская с любимыми фрейлинами — своей золовкой и госпожой де Люин — отправилась ужинать к принцессе Конде, которая «не вставала с постели», иными словами, принимала в Собственной спальне, как было тогда модно, — в своих покоях в Лувре… Вечер прошел восхитительно: множество дам и мужчин окружали хозяйку. Играла музыка, подавали легкие закуски, гости много смеялись. Короче говоря, все веселились до тех пор, пока королева не обнаружила, что уже полночь, и не собралась возвращаться к себе привычной дорогой, то есть через большой зал дворца, служивший тронным залом во время церемоний. В этот поздний час безлюдный и полутемный зал предстает перед тремя юными дамами, слегка захмелевшими и продолжающими заливисто хохотать, темным зеркалом из натертого до блеска мрамора. Тут Марии приходит в голову идея скользить, разбежавшись, по этой блестящей пустыне. Две ее спутницы идею немедленно поддерживают. Молодая королева, быть может, слегка колеблется, но у Марии на все готов ответ:
— Мы будем поддерживать вас под руки! Будет очень забавно.
Она берет Анну под руку, Анжелика де Верней подхватывает ее с другой стороны, и, покатываясь со смеху, они устремляются вперед, точно на коньках по льду. Однако в глубине зала есть возвышение, на которое обычно ставится
