потенцию нашего сознания, определяющую глубину анализа внешнего и внутреннего мира: максимально возможное проникновение в суть вещей через соответствующий инструмент физического тела — нейрогуморальную систему. Именно она (за исключением каких-либо факторов, нарушающих физиологию индивида, которая влияет на его психическое развитие) — эта потенция — устанавливает рамки возможностей и ограничений освоения получаемого в онтогенезе опыта.
Что же в данном случае есть архетипический прототип нашего генотипического и личностного «портретов»: иными словами, нашего темперамента и характера — всего того, что определяет нашу личность? И что такое личность человека в свете этого самого архетипического прототипа — нашей сущности? А что же такое сама наша сущность, наше истинное «Я»?
Вот Вам для начала разговора моя исповедь.
Однажды приходит осознание, что два человека, если сутью их беседы являются абстрактные категории, могут до пены у рта спорить, когда говорят об одном и том же. И наоборот: чуть ли не испытывать эйфорию от единения душ при том, что на самом деле находятся на разных полюсах сути разговора. После двадцати пяти, — когда уже начинаешь ощущать пустоту философии затянувшихся ночных посиделок, я окончательно разуверился в возможности правильно понять другого человека, если не считать (утрированно) примитивную сторону общения, типа «передайте, пожалуйста, соль». И потому, наверное, обратился к теме, обещавшей все тайное сделать явным. Я начал постигать азы эзотерики. Соприкоснувшись с ними, как и всякий неофит, я почувствовал себя посвященным в предмет и воспылал мыслью, что за свою жизнь смогу не только приблизиться, но и прикоснуться к вершинам развития сознания. Я вдруг возомнил, что у меня получится стать одним из подвижников. Я не мог понять тогда, глупец, что во мне заговорил адресованный к себе перфекционизм, — не мог понять, что телесное воплощение (инструментарий) идущего на духовный подвиг, — это уже алмаз, который «всего-навсего» этим воплощением необходимо огранить, сделать его бриллиантом. А, не понимая этого, я стал совершать все возможное, дабы добиться желаемого. Я начал изучать свое тело и психику через голод и различные ограничения, и, не имея явного духовного наставника, перелопачивать при этом большое количество всевозможной литературы, отсеивая «пустоту» и находя то, что по моему тогдашнему пониманию как раз и было необходимо, чтобы открыть в себе некие сверхъестественные качества, ведущие к совершенству.
Как я уже писал в предыдущей книге, после многолетних размышлений, сопутствующих насилию над собой, до меня, наконец, стало доходить, что сознание данного воплощения быстро можно поднять лишь на ту ступень развития, на которую оно не попало сразу в силу каких-то кармических ограничений, кармической предрасположенности. Если же оно в сущностной (бессмертной) части души, которая «строит» планетарное тело, еще не на столь высоком уровне развития, подниматься этому сознанию придется еще долго с точки зрения его эволюционного восхождения — ступенька за ступенькой.
Но все это было гораздо позже. А в тридцать четыре года, как и немалое число подобных мне неравнодушных к познанию самих себя людей (скорее всего, через такое издевательство над своей природой и сопутствующие этому медитативные состояния психики), я спонтанно «выскочил» в состояние сатори по определению японской буддийской традиции. Или — кэнсё. Или у — в китайской. Или самбодхи — в индийской. И еще больше убедился в правильности того, что делаю. Целый месяц, а может и больше (уже точно не помню) меня после этого, если использовать современный сленг, колбасила эйфория: какой бы вопрос не возникал в недрах психики, он тут же или почти сразу получал внутренний ответ. Философия дзэн-буддизма по этому поводу гласит, что, если в тебе возник вопрос, значит, на него уже есть и ответ, потому что оба они — полюса единого целого. Вот поэтому, если ответ не приходит долгое время, значит, вопрос еще сырой и требует более углубленного анализа, чтобы синтез — ответ — мог прийти, словно всплеск, мгновенно. Данный опыт, как я уже говорил, привел меня к еще большему убеждению, что цель, о которой я говорил, досягаема. Мое сознание, преодолев собственную онтогенетическую «подростковость» — эмпирический и эмпирико-рациональный периоды становления, сместилось в рационально-трансцендентальный — с достаточно заметной для меня трансцендентной подоплекой. И именно это дало возможность, наконец, серьезно задуматься о себе и своем предназначении (результат — с улыбкой — того издевательства, о котором я говорил). Однако, — что правда, то правда, — этот опыт дорогого стоит: он показал, что не все то золото, что блестит. Что я имею в виду? То, что пробуждение сознания — не вершина развития, не конец пути, за которым всезнание и блаженство духа, как я наивно полагал, а очередное начало. До этого «скачка» и после него мир внешне остается как бы прежним. Но… но в то же самое время изменяется настолько, что знакомые, казалось бы, вещи вдруг начинают восприниматься не совсем так, как раньше, — по-другому. Та безупречная стабильность представлений о мироздании, что существовала во мне в виде неких убеждений, потерпела фиаско. Если приукрасить картину, то плоская только что Земля стала вдруг круглой. Пробуждение высветило огромный пласт неверных представлений. И оно же привело к простоте понимания, что они были, есть и будут, потому что они — окольные пути, предвосхищающие путь прямой, срединный — тот, что все мы строим на протяжении своего существования.
Продолжая более скрупулезно изучать себя и соответствующую литературу после смещения сознания в сторону трансцендентного аспекта развития психики, я пришел к пониманию очень многих своих ошибок и заблуждений, которые неизбежно сложились в результате поспешных выводов, сделанных горячностью юности. Одна из них, к примеру, — делегирование разницы результатов развития сознания онтогенетическому преобразованию личности. Трудно вначале было понять, например, что некая сущность дочеловеческого состояния сознания, которая впервые осваивает человеческое физическое тело, по уровню и качеству развития не может соответствовать сущности, воплощавшейся в подобных телах уже многократно. Хотя она вполне может конкурировать с ней на всех этажах и площадках социальной жизни. И даже, отстоя гораздо дальше от божественного ориентира, — того, что мы называем совестью, — по частотным характеристикам, может добиваться более высоких с бытовой точки зрения результатов. Предлагаемая мной типология, в основание которой легла теория аналитико-синтетического единства (Теория Единства), как раз и раскрывает суть поступательности развития той субстанции с ее «триединой и неслиянной» формой сознания, что мы испокон века называем душой. В данной концепции она представлена как конгломерат, в котором, симбиотически сосуществуют шесть тонких тел. Три из них представлены в качестве сущности (бессмертной части души), и три — личности (смертной), вкупе представляющих собой индивидуальность. И хотя в конкретном случае для нас будет более интересна бессмертная часть души
