руки отложенную книгу и пытался понять еще раз. Если ему не давались статьи о языке Вернера Гейзенберга или Нильса Бора, он изучал теоретические работы по квантовой механике, а если не понимал расчетов и формул, которые приводились там, брался за математику.
В моем воображении Саша долгое время вызывал образ Буркевица – героя романа Марка Агеева, и мне иногда казалось, что это его могучее стремление к знанию – следствие какой-то затаенной обиды на тех, кто обладал быстрым умом и легкой памятью, и как только Саша добьется какого-то желанного результата, поступит, например, в аспирантуру, он перестанет так стараться.
Но именно в аспирантуре Саши раскрылся по-настоящему и стал работать еще больше, хотя это, по-моему, было уже невозможно. Мы с ним поступили в обучение к профессору Ивану Михайловичу Каменеву, который организовал лабораторию для изучения и сохранения северокавказской литературы и культуры. Иван Михайлович составил список фамилий писателей, деятелей науки, искусства, чьи произведения следовало собрать в первую очередь. Я сходил раза два в краевую библиотеку, скопировал из наиболее доступной подшивки «Приазовского края» статьи Якова Васильевича Абрамова, а из «Материалов для изучения местностей и племен Кавказа» несколько работ Николая Ильича Воронова – и отложил дела до конца семестра.
Саша в сентябре отправился в Москву на какую-то конференцию, и первая же его поездка закончилась открытием. Он привез из Ленинской библиотеки копию монографии Сергея Васильевича Фарфоровского о карачаевцах. Фарфоровский писал о туркменах, ногайцах, калмыках, чеченцах, но то, что у него была специальная книга о карачаевцах, этого не только никто не знал, даже предположить не мог. Дело в том, что в экземпляре, сохранившемся в фондах библиотеки, не было обложки и титульного листа, а на последней странице под текстом стояли буквы С.В.Ф. Саша вообще-то искал любые материалы ставропольских ученых XIX – начала XX века, посвященные кавказским народам, и, обнаружив в каталоге книгу неизвестного автора, заказал ее в читальном зале. Приступив к работе в лаборатории Каменева, Саша, в отличие от меня, прочитал все статьи и брошюры, которые были тогда в нашем распоряжении. Разумеется, он был знаком с этнографическим этюдами Фарфоровского и, когда стал читать книгу «Карачаевцы и балкарцы: Очерки современного быта», сразу почувствовал знакомый стиль. Несколько консультаций со специалистами-текстологами не оставили никаких сомнений – у начинающего аспиранта в руках забытая книга прекрасного этнографа и историка.
Похвалив Сашу, Иван Михайлович сказал, что теперь в распоряжении ученых будет еще одна книга Фарфоровского, хотя многие материалы, видимо, навсегда потеряны. И Саша в этот день говорил мне, что так нельзя, что если уж какой-то хороший ученый из прошлого когда-то работал, созидал, то неправильно, что его труд может из-за каких-то нелепых обстоятельств, например, из-за вырванного титульного листа навсегда исчезнуть.
– А ее ведь могли просто списать, – говорил он взволнованно, – выбросить, сжечь.
– Ну и что? – я не предавал тогда этого разговору никакого особенного значения. – Мало ли книг пропало? Вон, от античности сколько осталось полных текстов?
– Это другое. Там было средневековье, войны, погромы, да и греков тех уже нет. А кавказские горцы – есть. Смотри, лежит на полке прекрасная работа про народную жизнь, о которой и сам этот народ уже, может быть, ничего не помнит. А там и про кухню, и про танцы, и про песни. Для современных карачаевцев – настоящий клад. Захочет кто-нибудь из них возродить какую-нибудь забытую, ушедшую традицию – как это сделать, если многое в советское время утрачено? А тут вот, пожалуйста, есть книга: читай и возрождай!
Я пошутил насчет того, как Саша собирается по книжке Фарфоровского учить горцев жизни.
– Да дело не в этом, ты не понимаешь, – отмахнулся Саша и перевел разговор на другую тему.
В первые полгода аспирантуры Саша проверил все каталоги центральных и местных библиотек и даже нескольких архивов, но больше никаких открытий сделать ему не удалось. Иван Михайлович как-то иронично посетовал на то, что Саша теряет время на поиски сокровищ в безбрежном океане, в то время как стоило бы иногда обращать свой взор и к берегу.
– Возьмите, – говорил нам Каменев, – хотя бы Бентковского. У него все работы опубликованы, но никому все равно не известны, потому что не переиздавались после революции. А до 1917 года они печатались в разных сборничках, газетах, брошюрках. Библиография у нас есть: ее и Прозрителев, и Госданкер, и Колесникова составляли. Все материалы под рукой – в краевой библиотеке и музее. Почему бы их не собрать?
Саша на следующий же день пошел в библиотеку и исчез почти на полгода. Иван Михайлович даже думал, что он бросил аспирантуру. Мне Саша время от времени говорил, что работает, что, пока не закончит, прийти не может и чтобы я ему не мешал. В начале января Саша, радостный и бледный, явился на консультацию к Каменеву с диском. На диске были тексты всех 185 работ Иосифа Викентьевича. Даже Иван Михайлович был поражен, он открывал по одному файлы статей Бентковского, с восторгом читал и перечитывал отдельные фрагменты. А Саша, будто еще не придя как следует в себя, возбужденно размахивал руками и кричал, обращаясь к воображаемому музейному хранителю:
– Сволочи! Нет, какие подлецы! Не дают копировать и все – ветхие, мол, оригиналы. Но ничего! Я от руки переписал. По два дня на статью ушло. Но ничего, ничего! Русские не сдаются!
Выпуск в научной лаборатории профессора Каменева полного собрания работ Бентковского потряс институт. Несмотря на зависть и сплетни (говорили, например, будто мы воспользовались чьим-то личным архивом, будто до нас кто-то уже сделал едва ли не всю работу, а мы ее просто себе присвоили), Ивана Михайловича стали уважать. Музеи и архивы охотнее доверяли материалы его ученикам. Мы начали печатать антологии, в которых собирали редкие труды о Кавказе. Большую часть работы по сбору материала делал Саша, я обычно только верстал или правил уже готовые тексты. Вскоре Саша приобрел авторитет знатока и уникального специалиста. К защите кандидатской диссертации о творчестве Григория Николаевича Прозрителева Саша опубликовал монографию и большой том избранных трудов ученого, где помещались сотни совершенно забытых рукописей, которые Саша обнаружил в краеведческом музее и перепечатал за несколько месяцев.
Я тоже защитил диссертацию об экзотической лексике у Бестужева-Марлинского, дело шло не очень гладко, нужно было анализировать огромную выборку с помощью азербайджанско-русских и кумыкско-русских словарей, азербайджанцы перешли в девяностые годы на латинскую графику, работал я вяло, тяжело, и поэтому после защиты в июне поехал с Танькой на море и, вернувшись домой, решил, что уж точно больше
