Её платок стал обжигать руку так сильно, что я уже не мог держать его, он будто тлел или таял как воск. Стены кухни залило кровью, внезапно стало темно, словно солнце лопнуло как шарик. Во рту пересохло, а недостаток завтрака сказывался болью в желудке, казалось, прошло несколько дней.
Когда я очнулся, всё вокруг было таким, обычным, ни кровавых стен, ни перевёрнутой мебели, ни смердящей темноты. Моё лицо напоминало опухшую посмертную маску, на которой не читалось ничего, кроме застывших огоний горя, а кулаки все ещё, не поддававшиеся воле, ныли от перенапряжения.
«Платок» — возникло в голове.
Я стал искать кусочек ткани, но не нашёл, он будто и правда истлел. А что, если всё это мне просто примерещилось? Я мог словить нервный срыв от волнения и потерять контроль над своей головой, конечно, это ненормально, но исправимо.
Надежда, поселившаяся в мыслях, внезапно отрезвила меня, и приведя себя в порядок, я не стал узнавать, какой сейчас день, сколько я пропустил, и что мне за это будет, я побрёл на станцию в поисках своего портфеля. Чтобы ни случилось, я был уверен, что смогу это преодолеть и вернуться к привычному распорядку.
На станции было людно, как всегда в это время, отчего я лишь укрепился в мысли, что всё случившееся лишь плод моего воображения. Главное, чтобы я не напугал никого и не навредил в таком состоянии, но судя по тому, что никто в меня пальцем не тыкает, волноваться не о чём.
Портфель, как ни странно, лежал там, где я его оставил, а люди вокруг на него даже не косились. На платформе и вокруг неё я не обнаружил ни следа возможного происшествия, выдохнул и, обняв портфель, зашагал в институт.
Я выглядел уставшим и побитым, хоть и привёл себя в порядок, на сколько это было возможно. Комиссия сочла мой внешний вид оправдывающим отсутствие и дала отсрочку в пару недель, несмотря на мои заверения, что я в порядке, и вполне в состоянии защититься хоть сейчас. Вероятно, напор, с которым я произносил слова, не внушал доверия, и мне пришлось незамедлительно покинуть институт, дабы не статься сумасшедшим.
Ладони дико ныли, но я все равно стиснул портфель, опасаясь снова его потерять. На улице дул прохладный ветер, я повернул голову по его направлению и увидел девушку. Её стройный силуэт стоял спиной ко мне на другом конце улицы, а белое платье слегка подрагивало на ветру. Приглядевшись, я разглядел пятна крови на подоле, и девушка стала медленно поворачиваться ко мне. Сердце заколотилось от ужаса, ладони вспотели, отчего портфель стал выскальзывать из рук, я сжал его сильнее, глаза заныли, а на очках проявились капли. Я не мог пошевелиться, ноги будто прилипли к земле, а во рту ощутился привкус железа. Девушка в белом почти обернулась, я почти увидел её лицо, но в последний момент проехала машина, и её силуэт разлетелся на тысячи кусочков плоти и крови, оставляя на дороге и стенах вокруг брызги и разводы, а на прохожих грязные пятна.
Кажется, никто не заметил ни её конец, ни моего испуга, толпа сонных горожан брели одной массой, не поднимая голов, лишь иногда останавливаясь на светофорах и остановках. Я смог двигаться прежде, чем почувствовал тошноту, а посему не задел никого и совершил извержение в урну.
Я бежал со всех ног к ближайшему аптечному пункту и долго мучил фармацевта, вынуждая выдать мне что-нибудь от галлюцинаций и бреда при перенапряжении. Она продала успокоительное и снотворное, и я вновь закрылся ото всех в своей квартире. Я принял сразу несколько таблеток, игнорируя инструкцию, и попытался уснуть, но отравление от передозировки на голодный желудок заставили меня очнуться.
Я не хотел есть и уже не хотел спать, я плакал от страха и немощи, жалея себя, что так мучился от терний судьбы. Вдруг мне стало одиноко, впервые за столько лет я пожалел, что остался один, и не могу поделиться болью и мыслями, скопившимися за всю жизнь. Я мог говорить, мог кричать и злиться, но сидел на кухне и молча плакал.
Включив телевизор, как делал всегда, чтобы не было тоскливо, наткнулся на новостной репортаж с вокзала, я сразу понял, о чём он, но долго не двигался, стараясь как можно внимательней вслушаться. На кадрах была та самая девушка с платформы, было видно, как она теряет сознание и падает на пути, пропадая из поля зрения камеры, и как поезд, не в силах остановится, проезжает по ней. На запись не попал ни я, ни её платок, а диктор сказал о несчастной смерти молодой студентки. Я ждал и ждал, когда покажут её лицо, плевать на имя, я должен был увидеть её лицо, но репортаж закончился, сменившись прогнозом погоды, где красивая девушка с улыбкой вещала о привычных и незаменимых ритуалах в период дождей.
«Платок…» — снова послышался голос.
Я перевернул стол и стал ковырять плитку, что не поддавалась на мои манипуляции. Тогда я стал бить по ней молотком для мяса, отрывая куски треснувшей керамики.
«Он должен быть здесь!» твердил я себе, почти крича.
Но разобрав весь пол, я не нашёл ни следа этой проклятой ткани, словно черти смеялись надо мной. Я не попал на запись, но точно помнил, как взял платок, всё ещё ощущая его ожёг на ладони. Как понять, что было, а чего не было?
Я вспомнил, что ни разу не ел, хотя прошло много времени, чувство голода затмили страх и стыд, я попытался поесть, но меня выворачивало каждый раз, стоило пищи попасть на язык. Вокруг витала духота, я не чувствовал запахов, лишь привкус желчи и головную боль. Обессилив, я упал на колени и закрыл глаза, вряд ли в них есть смысл, если они врут мне.
Спустя время я услышал лёгкое стрекотание в воздухе, будто он завибрировал. Сжимая веки как можно сильнее, лишь бы не видеть то, как мой разум снова меня обманывает, я взмолился ко всем высшим и темным силам о прощении и сострадании. Демоны, что терзали мою душу, запели, пол начал трястись, и я упёрся руками в стены в узком коридоре. Когда тряска затихла, меня кто-то окликнул за спиной странным голосом, ни мужским, ни женским, растерявшись, я обернулся, но глаза приоткрыл не сразу.
— Так и будешь прятаться под вЕками? — спросил голос.
Я распахнул глаза и ужаснулся, нечто бестелесное и бесформенное возвышалось надо мной, взирая тысячей пронзительных глаз.
— Твои муки не принесут
