Набоков не без удивления заметил, что это обстоятельство «странным образом, усилило настойчивость и сосредоточенность моей
русской музы».2 Русская муза Набокова нашла компенсаторный механизм: обращаясь к американскому читателю в его стране и на его родном английском
языке, тематику своих произведений V. Nabokov оставил, фактически, – русской.
Пытаясь объяснить этот феномен – своего рода «продлённого призрака бытия»
русской музы, – исследователи нашли ему и название: инобытия русской словесности. «Стремление утвердить её [русскую тему] в контексте западной литературы, – как отметила М. Виролайнен, – само по себе неудивительно. Удивительно другое. Набоков вплетает в свои романы такие детали, на которые западный читатель может ответить лишь полной глухотой… Роль этих русских
вкраплений … не дать монолитной субстанции английской речи предстать в качестве самодостаточного бытия… Их присутствие в тексте сигнализирует, что
английская речь романа – инобытие речи русской».3 «А это значит, – делается
вывод, – что объявленная Набоковым форма инобытия русской литературы и
после его смерти осталась неупразднённым фактом истории этой литературы».4
1 Набоков В. Строгие суждения… С. 25-26.
2 Там же. С. 72.
3 Виролайнен М. Англоязычие Набокова как инобытие русской словесности. // В.В.
Набоков: Pro et Contra. Материалы и исследования о жизни и творчестве В.В. Набокова. Антология. СПб., 2001. Т. 2. С. 267.
4 Там же. С. 268–269.
6
Такое понимание творческого наследия Набокова обогатило содержание и
собственной его триады: «Цветная спираль в стеклянном шарике – вот модель
моей жизни. Дуга тезиса – это мой двадцатилетний русский период (1899 –
1919). Антитезисом служит пора эмиграции (1919 – 1940), проведённая в Западной Европе. Те четырнадцать лет (1940 – 1954), которые я провёл уже на
новой своей родине, намечают как будто бы начавшийся синтез».1
Этот синтез – метаморфоза превращения Сирина в Набокова – дался писателю трудно и потребовал больших усилий, так как он не готов был прине-сти в жертву этому процессу ни тезис, ни антитезис. Напротив, синтезу был
брошен вызов: воспитать такой свой персональный английский, который бы
уважал и отражал три, священные, взлелеянные на русском языке темы – тему
ностальгии, тему совершенного творца и тему потусторонности. Этим трём
темам соединёнными усилиями предстояло и дальше так выписывать «рисунок судьбы» своего творца, чтобы его творения достались потомкам как русского, так и любого другого происхождения.
Предлагаемое издание ограничено той же датой – 1940 годом, что и все
три автобиографии Набокова. Логика этого рубежа угадывается в конце заключительной фразы русской версии его мемуаров: «…однажды увиденное не
может быть возвращено в хаос никогда». На «другие берега» был переправлен
уже сложившийся в тезисе и антитезисе жизни писателя присущий ему «рисунок судьбы», и американскому синтезу ничего не оставалось, как усвоить его, обогащая новыми нюансами и красками.
Осмелимся добавить, что творческий и человеческий опыт, обретенный
Набоковым в его противостоянии жестоким каверзам истории ХХ века (что и
является основной темой этой книги), может послужить примером для любого
человека, желающего прожить свою жизнь «по законам его индивидуальности», а не навязанной ему внешними обстоятельствами.
* * *
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ СОКРАЩЕНИЙ
ББ-АГ: Брайан Бойд. Владимир Набоков. Американские годы. Биография.
ББ-РГ: Брайан Бойд. Владимир Набоков. Русские годы. Биография.
ВН-ДБ: Владимир Набоков. Другие берега. Автобиография.
ИЛ: «Иностранная литература» – журнал.
КДВ: роман В. Набокова «Король, дама, валет».
1 Набоков В. Другие берега. СПб., 2015. С. 221.
7
ПО ЗАКОНАМ ЕГО ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ
Выражение «рисунок судьбы» и его производные – план судьбы, метод судьбы, работа судьбы и т.п., – наряду с другими словосочетаниями, образами и
метафорами («узор жизни», «водяной знак», реже – пафосные «фатум» и
«рок») служили Набокову ключевыми понятиями в его представлениях о таинстве индивидуальной судьбы человека. В контрасте с этой художественно-философской концепцией, предполагающей определённый телеологический
замысел, – то, что обычно называется повседневной реальностью, писатель
пугающе-образно определял как «чащу жизни» (не заблудиться бы!), чреватую
непредсказуемым воспроизводством множества «ветвистых» случайностей.
«Тени суетных лет» – вот с чем рискует остаться память непосвящённых, лишь
поверхностным взглядом способная оценить пройденный жизненный путь.
Но, утверждает Набоков, в этой бинарной оппозиции – за видимым хаосом и «сором» жизни – следует различать, для каждого человека, «свой определённый неповторимый узор жизни, в котором печали и страсти конкретного
человека подчиняются законам его индивидуальности».1 И если уметь огля-нуться в прошлое и как бы завернуть уголок этой запутанной ткани, то можно
на обратной её стороне различить свой, неповторимый узор. По свидетельству
Г. Барабтарло, Набоков когда-то хотел назвать свои воспоминания «Анфеми-он» (определённый вид растительного орнамента).2 Пришлось отказаться, издатель отговорил – кто купит книгу с таким названием?
Легко заметить, что приведённая выше максима Набокова в основе своей
имеет ту же модель, что и житейский опыт, отражённый в русской народной
традиции. В самом деле, о чём судят-рядят – даже и сейчас, в наше время –
пенсионеры на лавочках? Возраст мемуарный, вот и вспоминают свою жизнь, сравнивают с другими. Ну, да (вздох)! Люди все разные, у каждого своя судьба, от судьбы не уйдёшь… В
