предстояла высадка. На первых была видавшая виды одежда, легкомысленные тренировочные брюки и вызывающая сочувствие обувь, вторые же, напротив, были облачены по всем антарктическим законам в новенькую хрустящую «кожу», несгибаемые сапоги и одинаковые синие шерстяные шапочки, делавшие их похожими на членов одной спортивной команды. На их лицах отчетливо читалась грусть расставания с комфортом кают и едва просматривалась радость предстоящей встречи с окутанным непогодой антарктическим берегом.
После нескольких неудачных попыток «Байкал» прижался наконец своим нежно-белым боком к ободранному черному плечу «Капитана Кондратьева». Тотчас же были перекинуты легкие сходни, и началось паломничество с мешками, ящиками с борта на борт. Напрасно вахтенный матрос пытался вычислить, кто и когда покинул борт судна, – это осталось тайной до самого момента отхода.
Я простился с друзьями. Ушел, согнувшись под тяжестью мешков, Гриша Кабатов, начальник аэродромного отряда. Мы с ним познакомились еще в 19-й экспедиции. Никто из нас не знал тогда, что эта встреча и проводы станут последними… Спустя два месяца Гриша вместе с тремя товарищами, двоих из которых я хорошо знал, трагически погибнут, упав с вездеходом под барьер в бухте Заря, здесь же в Молодежной…
К сожалению, редкая экспедиция обходится без человеческих жертв. Антарктида всякий раз напоминает нам, что, несмотря на современную технику и, казалось бы, обжитость районов, где расположены станции, расслабляться нельзя. На ледниковом барьере в районе станции Новолазаревская стоит небольшой скромный обелиск, увенчанный серебристой звездой. На этом месте при разгрузке дизель-электрохода «Наварин» погиб, упав с тягачом с обрушившегося ледникового барьера, механик-водитель Валерий Карлов. Во время зимовки на станции Новолазаревская мне приходилось часто бывать на барьере, и этот одиноко стоящий могильный знак на фоне бесконечных, уходящих за горизонт снегов навеял мне такие строки:
…Покосился столбик красный
С серебристою звездой,
С фотографии неясной
Смотрит парень молодой.
Лед, взъерошенный следами,
Ржаво красит антифриз,
Тот же лед сейчас под нами,
Лед, тебя столкнувший вниз…
О беде ты и не думал,
Не боялся ты судьбы,
Но тягач, сползая к трюму,
Вдруг взметнулся на дыбы…
«Наварин» подставил спину,
Груз застыл у стрел в руках,
Но заклинило кабину,
И не выбраться никак!
Промелькнуло небо в фарах,
За стеклом твое лицо…
Будто смолкла вдруг гитара,
На воде сошлось кольцо.
Только лед смотрел бесстрастно,
Охраняя свой покой…
Покосился столбик красный
С серебристою звездой…
Ждали погоды, теперь приходилось ждать «Капитана Кондратьева». Он должен был сходить в Молодежную и вернуться к нам, чтобы вывести наш хрупкий кораблик за кромку льдов. Далее наши пути расходились – мы прямо, на север в Порт-Луи на острове Маврикий, а «Капитану Кондратьеву» – налево, на запад в Монтевидео, но все равно конечный путь у нас был общий – Ленинград. После прихода «Кондратьева» мы «сели ему на хвост» и сутки шли до чистой воды. Разноголосица прощальных гудков, традиционный салют из ракетниц, и мы разошлись.
И вот тут, как мне кажется, самое время упомянуть о событии, с которого и началась для меня экспедиция «Трансантарктика». Рейс шел своим чередом, и каждый день приносил нам очередные шесть градусов широты и два-три градуса плюсовой температуры. Отвыкшие от тепла ребята все дольше грелись на солнышке, а вечерами грели души воспоминаниями, сидя в каютах за чашкой чая, кофе или того и другого.
Особенно тепло проходили дни рождения, которыми апрель нас баловал. Тот день рождения мне особенно запомнился. Мы сидели в каюте именинника Игоря Чернобровкина. Сам именинник был молод красив и слегка бледен: он неважно переносил качку, а его каюта находилась на самом носу, и поэтому ей особенно доставалось. В отличие от привычных бортовой и килевой качек, качка в этой каюте носила сложный килевращательный характер, к которому трудно было приспособиться, особенно после долгой зимовки, а Игорь уже успешно отзимовал на станции Восток. Он сознательно сел спиной к единственному иллюминатору, в котором время от времени, когда нос проваливался в очередную яму между волнами, свирепо клокотала светло-зеленая вода. Побурлив и отмыв начисто стекло, она ненадолго пропадала, и тогда все мы могли видеть небо и темные, с белыми гребнями волны. Время текло незаметно, уже была выпита не одна чашка чая, а праздничный торт был на грани исчезновения, когда растворилась дверь и на пороге возникла стремительная и элегантная фигура начальника рейса Аркадия Сошникова. Не обратив ни малейшего внимания на чай, он поздравил именинника, а затем, как мне показалось, невпопад обронил загадочную фразу о том, что мне после возвращения домой предстояла поездка в Париж для обсуждения каких-то вопросов, связанных с какой-то международной экспедицией то ли в Арктику, то ли в Антарктику! Более никаких подробностей. После этого интригующего заявления Аркадий исчез, еще раз, уже на пороге, отказавшись от чая. Мы, конечно, пообсуждали это сообщение и, разумеется, с известной долей юмора, поскольку слова «Париж», «международная экспедиция» были не из нашего лексикона. Потом эта тема отодвинулась на второй план и еще дальше, а на первый, как и должно было быть, вновь выступил именинник.
Больше в течение всего перехода до Владивостока я практически не вспоминал об этом разговоре, впечатлений и так хватало: голубые волны и золотые пески Маврикия, небоскребы и атаки на магазины в Сингапуре и т. д. и т. п.
Каково же было мое удивление, когда во Владивостоке, получая паспорт в выездном офисе нашего отдела кадров, разместившемся прямо в зале ожидания Морского вокзала, я узнал, что сразу же по прибытии в Ленинград я должен воспроизвести себя на фотографии 5 ґ 6 см 24 раза, ибо только это, а точнее, только отсутствие этих фотографий препятствует моему незамедлительному выезду в Париж. Тут я снова вспомнил сороковые широты, чай, день рождения и фразу Сошникова о Париже – раз дело дошло до фотографий, может быть, и до Парижа недалеко? Все стало понемногу проясняться в Ленинграде.
Сразу же после первых объятий моя Наталья голосом, не терпящим возражений, сообщила мне, чтобы ни о каких экспедициях с французами я и не помышлял и вообще лучше мне не ездить в этот Париж, ибо потом будет от них не отделаться. Оказывается, что ей недавно позвонили из института и торжественно сообщили, что ее муж, Виктор Ильич Боярский, на собрании коллектива представлен кандидатом в готовящуюся международную экспедицию. Однако это сообщение не
