прятки было бесполезно. Голос за стеной не унимался:
— Я знаю, там кто-то есть. Эй, отзовись. Я уже сто лет ни с кем не разговаривал.
Вера поняла, что это мужской голос. Она вновь придвинулась к стене и, проведя тонкими пальцами по кафельной плитке, спросила:
— Кто ты?
— Я! Я Максим. А ты? Как тебя зовут?
— Вера.
— Привет, Вера. Давно тут не было новеньких.
— А где я?
— Ты разве не знаешь?
— Нет.
— Поздравляю, ты в психушке.
Вера снова отскочила от стены и с ужасом осмотрелась по сторонам.
— Эй! Ты там?
— Ты думаешь, это смешно? — стукнув по стене, прорычала Вера.
— Не злись. Но это действительно детский психоневрологический диспансер. Я думал, ты знаешь, почему тебя сюда упекли. Обычно все знают.
Вера обхватила себя за костлявые плечи. В носу неприятно защипало, и она с силой прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться. А между тем Максим не унимался:
— Я вот знаю. Два года назад я попал под машину, торопился на тренировку. Ты знаешь, я раньше был лучшим нападающим! А потом… Короче, мне отрезали ногу. Родители потратили уйму денег на мое лечение. Матери пришлось уволиться, чтоб сидеть со мной. Батя работал на трех работах. Безногий сын — горе в семье. В общем, так себе жизнь. Хороший протез стоит кучу бабла, а ездить всю жизнь в инвалидном кресле — ну уж нет! Друзья пишут, мол, давай, Макс, возвращайся, мы тебя ждем. Но вряд ли они захотят дружить с одноногим уродом, да и со спортом мне теперь придется завязать. А какой тогда смысл жить? Понимаешь? Вот я и решил облегчить жизнь себе и семье. Хотел, так сказать, самоликвидироваться. Жаль, неудачно.
Вера не слушала, что говорил ей болтливый собеседник. Ее бил озноб. От холода или от шока, она не понимала.
— Я уже месяц здесь один торчу. Хорошо, что ты появилась. Не хотелось бы встречать праздники в одиночку. Вот бы еще мандарины найти. Какой Новый год без мандаринов.
Максим на секунду замолчал, словно обдумывая, что сказать:
— Да, давно не было новеньких. Видимо, желающих убить себя в канун Нового года не так много.
— Я не хотела себя убивать! — перебила его Вера, — Тут какая-то ошибка! — Информация наконец-то дошла до ее мозга и вызвала у нее шквал негодования. — Я не какая-то гребаная суицидница. Почему у меня нет телефона?! Мне нужно позвонить маме…
— Вера, не шуми. Будешь кричать, к тебе прибегут санитары и вколют тебе соню.
— Кого?
— Успокоительное. От него сутки спишь, и голова болит. Короче, слушай меня. Завтра утром будет обход. К тебе придет врач. Старайся вести себя тихо, со всем соглашайся, не психуй и не качай права. Тогда тебе назначат щадящее лечение и недельки через три-четыре ты сможешь снова вернуться домой. Только постарайся сразу не резать себе вены. При скором рецидиве тебя упекут в бокс, а там действительно ад.
— Че ты пристал ко мне со своими советами? Я разве их просила? Я же говорю, это какая-то ошибка. Завтра мама заберет меня отсюда.
— Сюда никого не пускают. Это не санаторий! Ты можешь и дальше отрицать окружающую тебя действительность, но факт в том, что ты в дурке! В палатах для суицидников. И раз ты здесь, за свою жизнь ты не сильно-то и держалась.
Голос за стеной замолчал. Вера накрылась одеялом и разрыдалась.
Утром к ней пришел мрачный доктор. Вера вспомнила советы Макса и вела себя тихо. На вопросы, знает ли она, где находится и почему сюда попала, она молча кивала. После врача в палату пришла мордатая медсестра. Она кинула металлический поднос с едой на тумбочку и со словами: «Через час заберу. Не съешь половину, приду и затолкаю!» — и ушла, хлопнув дверью.
Вера посмотрела на водянистую кашу и скривилась. А вот кусок белого, сдобного батона, щедро смазанный сливочным маслом с пластиком ароматной колбасы был приветливо встречен урчанием пустого желудка. Она не ела колбасу почти год. Вера знала, что съесть кусочек или хотя бы лизнуть его она не может. А вот смотреть и нюхать — сколько угодно.
Как часто ночью она приходила на кухню, чтобы насладиться едой. Вера открывала холодильник и поочередно обнюхивала хранившиеся там продукты: ароматный яблочный пирог, жаренную в чесноке душистую курицу, маслянистые подкопченные шпроты.
Насладившись бутербродом, она убрала его и, взяв с тумбочки железную миску с кашей, поставила ее на колени. В этот момент раздался стук в стену.
— Вера, ты здесь?
На удивление, она обрадовалась знакомому голосу Макса.
— Да, я тут.
— Я подслушал ваш разговор. Врач сказал, ты анопсихичка.
— Я не анорексичка! — крикнула Вера.
— Тише! Не шуми. Я понятия не имею, что это такое. Хотел тебя спросить.
Вера посильнее затянула длинные русые волосы в хвост и рявкнула:
— Я не анорексичка и не суицидница. Я просто слежу за питанием. Как вы все меня достали. Когда я за раз съедала упаковку печенья, все смеялись и называли меня жирной. Я начала правильно питаться, все снова принялись тыкать в меня пальцем, обзывая анорексичкой. Мама каждый день говорит: «Ешь, ешь, ешь». Но она не понимает, что я физически не могу этого сделать.
— Почему? — удивился Максим.
Вера задумалась и посмотрела в окно. Мрачный лес скалил на нее свои черные зубы и словно ехидно смеялся над ней. Ей стало страшно.
— Я боюсь. По ночам я смотрю ролики на Ютубе, где тощие азиатки жрут всякую дрянь. Смотрю и дико завидую им. Они такие красивые. Как бы я хотела стать одной из них…
Она снова перевела взгляд на тарелку с землянистой кашей:
— Жизнь такая стремная и несправедливая. Почему одни могут есть что попало и быть такими красивыми, а мне приходится пахать за каждую съеденную ложку каши.
Если честно, я так устала. От этих ежедневных тренировок и бесконечных подсчетов калорий. Перед сном я молюсь, чтоб произошло чудо. Чтоб я смогла открыть холодильник и съесть все, что захочу. Но наступает утро, а вместе с ним просыпается животный страх. Я боюсь, что если не сделаю тренировку, если съем хотя бы одну печеньку, то снова стану толстой. Как я устала. Я больше не могу так жить!
Тонкие губы предательски затряслись, а по бледной щеке покатились слезы. Вера хотела утереть их и не заметила, как тарелка с кашей соскользнула с колен и со звоном упала на кафельный пол.
— Вера! Что случилось? — крикнул Макс.
В этот момент в палату вбежала мордатая медсестра. Увидев кашу на полу, она заорала и,
