возникало мысли, что во многом происшедшие неудачи объясняются их собственной политикой полумер, а иногда – как это было с армией Юденича и с эвакуацией Одессы – было связано с прямым предательством общего дела. Причину искали то в «стихийности» большевизма, то в недостаточности «демократичности» антибольшевистской коалиции. До сознания европейских правительств не доходила мысль, что, отступив раз перед «стихийностью», они должны будут рано или поздно столкнуться с этой «стихийностью» у себя дома. О будущем не хотелось думать. Каждое правительство было озабочено своим долголетием и не думало о том тяжелом наследии, которое могло передаться последующим кабинетам. Момент настоящего заслонял собой перспективы будущего, и каждый из государственных деятелей мог сказать про себя: «Apres nous – le deluge» («После нас – хоть потоп»)…
Конечно, из такого мировоззрения вытекало желание как можно скорее развязаться с воспоминаниями о противобольшевистской борьбе. А те, которые немного думали о грядущем «deluge»(«потопе»), стали строить уже новые перспективы приобщения этой «стихийной» силы к семье европейских наций и обуздания ее обычными методами европейской культуры: прежняя непримиримость психологически отпадала.
Русская Армия оказывалась ненужной – не только для настоящего, но даже для отдаленного будущего. И не только ненужной, но, пожалуй, вредной. Из различных предпосылок руководители иностранной политики приходили к одному и тому же выводу, что и наши русские социалисты в компании с г. Милюковым: Русскую Армию надо распылить.
Главное командование считало своей обязанностью не только сохранение в полной неприкосновенности Крымских частей, но объединение всего зарубежного русского воинства для одной ясной и определенной цели – борьбы с большевиками. Но для этого в первую очередь надо было не только сохранить, но еще больше спаять основное ядро, размещенное в лагерях Константинополя, Галлиполи и Лемноса. В шифрованной телеграмме генерала Врангеля, посланной 10 декабря 1920 года в Париж на имя П.Б. Струве3, Главнокомандующий дает инструкцию о направлении переговоров о судьбе армии. В этой телеграмме настаивается: 1) чтобы было улучшено ее крайне тяжелое материальное положение; 2) чтобы был сохранен фактический строй армии и воинская дисциплина и 3) чтобы армия и ее Командование не были поставлены в зависимость от какой бы то ни было политической или общественной организации. «Между Новороссийском и Севастополем та разница, – заканчивалась телеграмма, – что нам удалось вместо бесславного конца спасти честь армии и того дела, за которое она дралась. Мы не можем и не должны допустить, чтобы нас теперь не только лишили надежды на будущее, но и развенчали наше дело и понесенные армией кровавые жертвы».
Эта разница между Новороссийском и Севастополем чувствовалась всеми. Но тем не менее потрясения, перенесенные во время эвакуации, были так сильны, неизвестность – так ужасна, лишения – так непереносимы, что перед командованием ставилась задача не только сохранить физическую жизнь людей, не только спасти воинскую организацию, но в этих труднейших обстоятельствах – в условиях изгнания, противодействия великих держав, попустительства и предательства русских людей – возродить ядро Русской Армии.
Тотчас же по прибытии транспортов в Константинополь, 18 ноября 1920 года, начальник штаба французского Оккупационного корпуса, полковник Депре, издал приказ, коим предписывалось отправить 10 000 человек на остров Лемнос и 20 000 человек в Галлиполи. Исполнение приказа, минуя Главнокомандующего, возлагалось на нашего военного представителя, генерала Черткова, которому предлагалось организовать в лагерях «русское командование» с подчинением его французским комендантам.
В тот же день генерал Врангель сообщил командиру французского Оккупационного корпуса, генералу Шарпи, что вся организация Русской Армии уже проведена. «Ввиду изложенного прошу Вас приказ в части, касающейся организации Русской Армии, отменить и предписать вашим представителям в вопросах организации Русской Армии руководствоваться моим приказом, обращаясь за выяснением всех вопросов к назначенным мною начальникам, коим предоставить все полномочия по организации и внутренней жизни войск. В противном случае я и назначенные мною генералы не можем нести ответственности за могущие произойти нежелательные явления в русских войсках». Письмо заканчивалось лаконично и твердо: «Из указанных в моем приказе корпусов – 1-й направляется в Галлиполи, а Кубанский – на остров Лемнос».
Первая попытка самостоятельно распоряжаться «русскими беженцами» потерпела неудачу – и распределение между Галлиполи и Лемносом было совершено согласно приказу Главнокомандующего.
Вторая попытка такого же рода была сделана вскоре после этого, 23 декабря 1920 года, новым приказом полковника Депре. В приказе этом указывалось, что «в согласии с русским командованием» (?!) в каждом лагере учреждается должность «командующего лагерем», каковая обязанность возлагается на французского офицера. При этом офицере будет состоять русский комендант лагеря, который будет ему во всех случаях подчинен, каковы бы ни были их чины». Далее излагался план организации «русских лагерей». Русскому коменданту вменялось в обязанность организовать отделы: 1) личного состава; 2) артиллерийский (собирание и содержание оружия всякого рода); 3) инженерный (постройки в лагере); 4) интендантский и 5) санитарный.
Таким образом, не только в вопросе подчинения, но в вопросе всей организации была сделана новая попытка французов взять инициативу в свои руки.
При личном свидании Главнокомандующего с генералом Шарпи последний назвал приказ своего начальника штаба «недоразумением» и обещал, что он не будет проведен в жизнь.
Между тем в декабре 1920 года командир французского отряда в Галлиполи, подполковник Томассен, обратился с требованием к генералу Витковскому4, временно командующему 1-м корпусом за болезнью генерала Кутепова5, сдать оружие и мотивировал это приказом Депре о «подчинении русского коменданта во всех отношениях». Генерал Витковский, конечно, отказался выполнить это требование и рапортом Главнокомандующему просил разъяснить: 1) действительно ли 1-й корпус подчинен французскому коменданту и в каких именно отношениях и 2) надлежит ли сдать французам оружие согласно их требованию.
О характере разъяснения видно из дальнейшей переписки между начальником штаба Русской Армии генералом Шатиловым и полковником Депре. Указав, что новый комендант Галлиполи, подполковник Томассен, предъявил требование безусловного ему подчинения командира 1-го корпуса, генерал Шатилов писал: «Главнокомандующий приказал мне поставить Вас в известность, что им вместе с сим посылается разъяснение вр. командующему 1-м армейским корпусом генералу Витковскому, а также и прочим командирам корпусов, что в решении принципиальных вопросов распоряжение должно исходить исключительно от Главнокомандующего, почему требование подполковника То-массена о сдаче оружия в исполнение приводиться не должно». (Два описанных эпизода, насколько мне известно, не отмечены в галлиполийской литературе. Между тем они имеют большое значение для понимания событий.)
Перечитывая эти документы недавнего прошлого, трудно поверить, как при всей совокупности тяжелых обстоятельств уцелела Русская Армия. Один неправильный тон, одно чуть заметное колебание могли испортить все дело и закончить эпопею славной борьбы позором нового разложения и дезорганизации.
Но тон был дан сверху
