царя непременно приводило к деспотизму. История учит, что отсутствие «законной» правоспособности было характерно и для «хороших» монархий, и для тиранических режимов; и наоборот. Очевидно, дело заключается в чем-то другом, а вовсе не в формальном закреплении прав и обязанностей царей, которое почему-то считается надежной преградой на пути всякого своеволия.
Неправда также, будто цари, желая сохранить свою абсолютную власть в государстве, совершенно не допускали принятия законов, в той или иной степени касающихся их правоспособности. Пусть даже по собственной инициативе и от себя. В частности, в «Вестготской правде» (V–VII вв.) присутствуют следующие строки: «В прежние времена безмерная алчность правителей обрушилась на народ, и возросло тяжкое бремя короля по контролю над своими бедствующими подданными. Вдохновением свыше было нам внушено, что, поскольку мы установили подданным законы для их соблюдения, мы также накинем умеряющую узду на злоупотребления правителей. Поэтому после размышлений с искренней милостью мы устанавливаем закон с Божьей помощью как для себя, так и для наследников нашего величества (выделено мной. — А.В.), и провозглашаем обязательным божественное установление»9.
Весьма характерной представляется «клятва Королевству», которую Французский король приносил в день своей коронации. «Сначала клянусь Церкви покровительствовать в своем лице всем добрым людям. Я клянусь править мирно и справедливо и по примеру Господа нашего Иисуса Христа проявлять милосердие». В последующее время текст клятвы претерпел некоторые изменения: в частности, король обязывался изгнать с территории королевства всех еретиков, отказавшихся от Церкви, а также прекратить грабительские и захватнические войны10.
В «Саксонском зерцале» — довольно содержательном юридическом памятнике XIII столетия, содержатся следующие статьи, касающиеся правоспособности монархов. Статья 33 Книги 3 определяет, что каждый вправе иметь суд у короля. Следовательно, король обязан рассмотреть это дело. При этом устанавливается, что при рассмотрении спора о земельной собственности, король должен рассматривать его не по праву лица, а по праву той страны, где собственность находится. Статья 52 (2) Книги 3 обязывает короля передавать князьям и графам судебную власть, чтобы не судить все преступления подряд. Статья 54 (2) Книги 3 предусматривает, что король всенепременно приносит присягу верности государству тотчас после своего избрания. Исключительной прерогативой короля является суд над князьями (статья 55, параграф 1, Книга 3). За королем признается также право вынесения смертных приговоров и приговоров, где наказанием преступнику устанавливается членовредительство (статья 78, параграф 1, Книга 3)11.
Кроме того, нередко за монархом закрепляется право помилования, когда «Божественное милосердие побудит сердце правителя пощадить столь гнусных лиц (преступников. — А.В.), то с согласия епископов и старшин он охотно получит право помилования» (Книга 6, титул 1,6). Сохранились и другие правовые акты, принятые монархами, в которых прямо или косвенно частично описывается их правоспособность. Например, в той же «Вестготской правде» описывает процедура изложения судебного дела перед королем (Книга 6, титул 1, 5)12. Но все же, такие законодательные акты, во-первых, никогда не претендовали на то, чтобы описать в виде закрытого реестра все правомочия монархов, а, во-вторых, принадлежали перу самого царя, и их выполнение, равно как и изменение, находились в его воле.
Но, конечно же, нравственные правила превалировали над сугубо юридическими. В известном сочинении Ионы, Орлеанского епископа (VIII столетие), с весьма характерным наименованием «О королевских обязанностях», содержатся главным образом нравственные наставления, а также краткое перечисление тех довольно небольших по своему числу правомочий, которые традиционно и бесспорно признавались за монархами во все времена и народы: издавать законы, вершить справедливый суд, укреплять веру и бороться с несправедливостью. «К королевскому служению в особенности относится управление и царствование над народом Божиим с беспристрастием и справедливостью, а также попечение о мире и согласии. Сам же король должен, прежде всего, быть защитником церквей и слуг Божиих, вдов, сирот и других бедных, а также и всех нуждающихся»13.
Нужно отметить, что потребность в юридическом описании монарших прерогатив возникала обычно в случаях, когда появлялась иная, альтернативная власть, претендующая на все или частичные полномочия царской власти. Нередко таким конкурентом выступала Римская кафедра, поскольку понтифик полагал, будто политическая власть государей должна исходить исключительно от него, как викария Христа и преемника апостола Петра. А также по мере появления в Европе национальных государств, когда неизбежно вставал вопрос о взаимоотношениях их правителей с императором Священной Римской империи германской нации.
Эти тенденции также нашли свое отражение в древних законах. В частности, статья 1 Книги 1 «Саксонского зерцала» гласит, что император обязан при встрече с папой держать ему стремя, когда понтифик едет на коне. Кроме того, «кто противится папе и не может быть принужден церковным судом, того император обязан принудить при помощи светского суда, чтобы был послушен папе»14.
Можно привести и другой, не менее яркий пример. 25 ноября 1355 г. государь Священной Римской империи германской нации Карл IV (1346–1378) издал «Золотую буллу», которой определялись права императора и порядок его выборов. Булла также установила 7 князей-выборщиков, как минимум, единожды в год обсуждавших с ним различные государственные дела15.
Никто не оспаривает этих событий. Но нельзя же отрицать и того факта, что все эти явления являлись нездоровыми проявлениями в политической жизни христианского общества?!
А вот история блистательной Византии наглядно демонстрирует обратную тенденцию — процесс делегализации, если можно так выразиться, императорской правоспособности по мере «взросления» их власти. Если правоспособность языческих царей складывалась за счет упразднения республиканских государственных органов (магистратур) и наделения Римского самодержца их компетенцией (а республиканские магистратуры получали в первую очередь свою правоспособность из государственных законов16), то в последующем закон откровенно играл все более и более второстепенную роль, пока не иссяк вообще, уступив абсолютную монополию обычаю. И так до самого падения Византии в 1453 г. Хотя, как известно, политической борьбы и противостояний различных партий и властей в Византии было также предостаточно. И тем не менее…
Это тем паче удивительно, что на протяжении всего времени своего существования Византия (или Восточная часть Римской империи) покланялась праву. Там действовала разветвленная система государственного законодательства, блестящие образцы которого известны всему миру — «Кодекс Феодосия», «Дигесты». «Институции», «Кодекс Юстиниана», «Эклога», «Василики» и великое множество «рядовых» законов. Могут, конечно, возразить, что это — редкий прецедент. Пусть и так, но зато какой!
Даже в эпоху становления (только лишь!) царской власти в Московской Руси, при юном Иоанне Васильевиче Грозном (1547–1584), Стоглавый собор 1551 г., выпуская сборник законов, и не думал в чем-либо ограничивать его правоспособность, лишь рекомендуя государю установить те или иные прещения. Причем, только по тем вопросам, которые сам же Грозный и инициировал.
