посадить Ленку с котом в машину и рвануть на восток, подальше от Москвы. Я сделал шаг к спальне и остановился. Здравый смысл сказал: тебе утром на работу, а это всё — глупая рефлексия из-за новостной ленты. Надо просто её не читать.
И я скользнул под одеяло к тёплой со сна жене и почти сразу уснул, а потом зазвонил телефон.
Пётр, весёлый и пьяный, крикнул в трубку: “Началось! Валите в метро, ещё успеете!”, и как горячий ветер пошевелил мои волосы. В фоне канючили девчонки, хлопали дверцы шкафов под подрагивающий и злой голос его жены.
— Удачи! — выдавил я, но он уже отбился.
***
Лена сидела в кровати, испуганно моргая глазами. Я потряс её за плечи, она зажмурилась и обиженно всхлипнула: “Ну ты же…”, а я поднял её подбородок и раздельно сказал:
— Ядерная война. Лови Беню.
Она с недоверием и ужасом посмотрела на меня.
— Не шучу — ответил я на незаданный вопрос. — Бегом! — и кинулся набивать сумку. Навьючил на себя камеру, ноут.
На балконе злобно зашипел кот.
— Беня, зараза! Я не могу его в переноску запихнуть! — Лена паниковала. В её руках выгнулся дугой кот. Я резко рванул фрамугу, с треском выломал дохлый шпингалет. Схватил за шкирку Беню. Говорят, коты в такой хватке успокаиваются, но у нас неправильный кот. Он извивался и орал, как испуганная обезьяна. Рыжий засранец дотянулся когтями до моей щеки, и я завопил от боли и обиды: я спасаю эту шкуру, а он ещё и драться?! Не думая о боли, а только о хрупких кошачьих косточках, я прижал его к груди.
Лена застыла на тёмной лоджии, с пустым взглядом в никуда, а я в толстом пуховике, с вырывающимся котом, сумкой, сумкой, ещё одной сумкой, в крошечной шестиметровой кухне, где и без вещей не провернуться. Время, как густой мёд. Мы увязли в нём тремя безмозглыми мухами, а где-то в разреженном воздухе стратосферы мчатся к Москве ракеты с ядерными боеголовками. И тогда я заорал: “Бежим!” и дёрнул полку с мытой посудой. Под звон бьющихся тарелок Лена подняла на меня глаза и наконец осознала: всё.
Я вылетел в прихожую, распахнул ногой дверь, которую мы опять забыли запереть на ночь. Лена на ходу натянула пальто и сгребала в охапку всё, что было на вешалке. Я спросил: “Зачем?”, а она ответила: “Тёплые вещи лишними не будут!”. А я запнулся о порог своей хромой ногой и полетел в дверь квартиры напротив, а кот, оттолкнувшись всеми лапами, — в другую сторону. Он попытался прошмыгнуть назад, домой, но Лена со скоростью автомата сбросила балласт, кроме одного пальто, и молниеносным движением запеленала в него Беню. Его рыжая морда с прижатыми ушами торчала из свёртка. Он, наконец, перестал вырываться, только таращил испуганные глаза.
— А это зачем? — спросила Лена, показывая глазами на камеру.
— Жалко, — смутившись, ответил я. Она посмотрела на меня, как на дурака, но ничего не сказала. Мы помчались по коридору, между двумя рядами мирно спящих квартир, Лена распахнула железную дверь на лестницу, и я подумал: “Какого чёрта?!”
— Ядерная война! Спасайтесь! — заорал я, и побежал за ней вниз, с шестого на первый, хватаясь за перила, чтоб не улететь за сумками в стену на поворотах. Наверху захлопали двери. Может, у кого-то будет больше времени — это всё, что я мог сделать для моих безымянных соседей.
Пока мчались к машине, Лена обзванивала родных. Просто говорила в трубку: “Ядерная война, некогда объяснять, прячьтесь!”, сбрасывала и вызывала следующий номер. Я схватил её за запястье и задал самый важный вопрос:
— Едем из Москвы, сколько успеем, или как крысы будем годами прятаться в вонючем подземелье?
Я бессовестно жульничал и манипулировал, но мне до смерти не хотелось в метро. Лена посмотрела на меня, её красивые серые глаза наполнились слезами, она сдавленно сказала: “Из Москвы”, и плотину прорвало.
Я выжал газ, проскальзывая на льду, вылетел на пустую Краснобогатырскую, мимо Пентагона налево, к Преображенке. На совершенно пустой площади впервые нарушил, вывернул с заносом сразу на Большую Черкизовскую. Там камера, но какая теперь разница?
Я поверил Петру сразу и безоговорочно, сам не знаю почему. Что-то висело в воздухе уже не первый день. Как тревожные чёрные точки на краю зрения. Скосишь глаз — они скачком в сторону, видишь, а разглядеть не можешь. Но они есть, и от них мороз по коже.
Мы помчались по трассе в сторону Щёлковского шоссе. В голове дурацкая мысль, что, стоит только выскочить за пределы МКАДа, и мы спасены, будто МКАД не дорога, а крепостная стена, и может удержать все ужасы ядерного взрыва в своих пределах. Москву жалко. За прошедшие восемь лет я полюбил этот сумасшедший город. Людей жалко. Нас жалко. Всех жалко. Жалкая человеческая натура. Жалкое человечество, не заслужившее право на жизнь.
“А тем кто сам, добровольно, падает в ад,
Добрые ангелы не причинят
Никакого вреда
Никогда…"
Под “Агату Кристи” я набрал сестру.
"Привет, сестричка!"
"Эм-м привет. Ты знаешь, сколько сейчас времени?" — услышал я её сонный голос, и меня кольнула совесть. Наверное, лучше во сне, ничего не успев понять, но вдруг успеет, вдруг после моего звонка она сможет спастись?
"Некогда. Ядерная война, Уль, беги"
"Ты что там куришь?"
"Я серьёзно. Просто поверь".
Она замолчала, потом тихо сказала:
"Даже если так, куда я побегу с моими коленями?"
Она повредила колени в горах и пока ещё ездила в коляске.
"Спустись в подвал. Ты на Фиоленте?"
"Да. Лучше б ты не звонил…”
“Прости, я не смог бы”
“Нет у меня подвала, это скворечник для туристов, переделанный из гаража. Ты не сердись. Спасибо, что позвонил, я бы тоже не удержалась. Открою вино… Целую, братик, берегите себя!”
Лена сжала моё колено, я шмыгнул носом.
"Целую, сестричка. Может вас не тронут".
"Севастополь? Базу флота? Шутишь? Ладно, слышу ты за рулём, не отвлекайся. Лене привет!", — и отбилась.
Зря я позвонил. Начинать ядерную войну в четыре утра — это высшее проявление просвещённого гуманизма. Большинство даже не успеет проснуться.
Взревела сирена впереди, где стадион "Локомотив". Сразу завыла ещё одна, за спиной, со стороны НИИДАРа. В предрассветных сумерках начали загораться окна в домах. Вой не стихал.
Мы мчались по пустой широкой улице, а от высоток у дороги люди бежали к машинам. У пересечения с СВХ я посмотрел налево. Через автостоянку к метро спешили люди: кто-то с сумками, кто-то с пустыми руками, но
