ржать. Вот дура!
— Я тебя тогда… — договорить мысль я не успел потому как эта фанерная фигня затарахтела и затряслась с такой силой, что я прикусил язык. Этажерка начала короткий разбег и лихо взмыла в небо. Набрав высоту, она пошла зигзагами над заминированным лесом. Внизу было видно всё как на ладони, даже если они закопались, а они точно закопались. Следы всё равно должны остаться, тридцать человек это не иголка в стогу сена. Я примерно знал в каких хуторах они появлялись и сразу указал точки на карте, сейчас до Маринки докричаться было почти невозможно. Так мы шли с ней над лесом уже двадцать минут, как двигатель вдруг заглох. Винт, покрутившись для виду, тоже остановился, Марина повернулась ко мне и сквозь полётные очки я увидел её глаза. Великолепно, в этот раз переломом рёбер не отделаемся. Прыгать с парашютом было бесполезно, с высоты ста метров без принудиловки… легче уж тогда вниз головой. Тем временем подозрительно хрустя этажерка решила падать, постепенно опуская нос.
— Что за блядский цирк? — завизжала Марина. — Я же всё проверила перед взлётом. Смотри откуда молнии зимой? Прямо по курсу. Чё за фигня? — Это были её последние слова, после них этажерка задела колёсами сосну и сделала кульбит. Я как раз отстегнулся и начал снимать неудобный парашют. Помню по рассказам «коллег» как один из них попал в такую же ситуацию. Деревянный дирижабль этот летит медленно и, если прыгнуть на ёлку и спружинить, то есть варианты. Сам того, не желая я сделал сальто-мортале и вылетел из кабины крутясь как волчок. Парашют полетел в одну сторону я в другую. Маринка не успела повторить мой трюк, самолётик переломился пополам. Топливо выплеснулось на горячий движок, и этажерка вспыхнула как свечка. Лётчица мгновенно вспыхнула и с визгом продолжила полёт вниз на половине своего дьявольского дирижабля, объятого пламенем. Прощай, Маринка, так мы и не успели с тобой сплясать. Сам я влетел в ёлку и вместо того, чтобы спружинить врезался в столб своим многострадальным черепом. Моя голова пришла в соприкосновение с древесиной, послышался хруст и свет погас.
Вы не поверите, но я очнулся. Первым делом я ощупал голову. С уверенностью сказать можно было только одно — она была на месте и жутко болела. На макушке образовалась гигантская шишка и жутко пульсировала. Весь рваный и грязный я лежал всё под той же сосной и скучал. Вещмешок мой остался в самолёте и конечно же сгорел. Оружия не было тоже. Кругом мины и, возможно, фашисты. Скорее всего они видели, как грабанулась Маринка и теперь спешат к ней помацать её ещё не остывшее тело. Вдруг лётчица выжила? Тогда её ждут суровые будни в фашистском схроне. Надо удостовериться и, если жива помочь. Я попробовал встать и с ужасом обнаружил что мои ватные новенькие штаны распороты сзади коварным суком. Кое-как замотавшись, я пошёл по глубокому снегу. Ну здесь точно мин нет, какой дурак их здесь ставить будет. Понимаю тропинки минировать на опушке леса, но здесь в самой чаще!
Я продирался сквозь бурелом и не понимал, что меня беспокоит. Главное конечно отсутствие диверсантов. Если я их не вижу, не слышу их запах, то это печально, потому как они здесь есть точно. Вокруг следов я не заметил, значит сюда они не залезали, это радует. Тогда вперёд, надо выяснить что с Маринкой. Жива ли? Один раз в июле сорок первого мне пришлось вот так же добить девку. Когда все драпали к Москве и я, в том числе чего уж греха таить получилось у меня одна встреча. Вижу, полуторка перевернулась и горит. Рядом трупы, колонна под бомбёжку угодила. Так вот слышу кто-то стонет, подхожу ближе и вижу ужас. Под правым бортом машины лежит девчонка молодая симпатичная, а грудь её расплющило перевернувшимся грузовиком. Но она в сознании и смотрит на меня. Глазами хлопает и губами шевелит. Я парень не слабый, но грузовик мне не перевернуть. Слышу позади раздался шум моторов, фрицы прут как на параде. И чтобы вы сделали? Во-во. Пришлось ей перерезать горло, стрелять нельзя, услышат тогда сам не уйдёшь. Вот я и думаю, а вдруг Маринка сейчас так же мучается. Надо поспешать. Что-то не так… Запах! Вот что меня беспокоит. Кислый такой, химическая атака? Да нет. Откуда? Кстати мысль, надо было скинуть на фрицев пару тонн хлора, сами бы выскочили как ужаленные.
Теплее вроде стало, пар изо рта уже не шёл. Снег стал чернеть прямо на глазах, и садившееся было солнце оказалось у меня за спиной причём с диском вдвое больше обычного. Я остановился и внимательно обследовал голову, галлюцинации это вам не шутки. Нет, вроде жив и здоров местами. Сухость во рту небывалая, пожевал снега, не помогло. А! Вон он самолётик, догорает. В метрах ста передо мною из-за деревьев показался остов этажерки. Вернее, обугленные доски, которые не сгорели только лишь потому, что упали в снег. И они давно потухли. Сколько же я лежал без сознания? Сутки? Странно, лежал в снегу и ничего не отморозил. Очень странная история, очень.
Я подошёл к месту падения. Вокруг растаял почти весь снег, несколько сломанных стволов, вот и Маринкин парашют лежит. А где она сама? Ну или части от неё, ведь не могла же она вся сгореть. Что-то ведь должно остаться. Вот зараза такая и помощи не дождёшься, лес то заминирован. Где её искать?
— Маринааааа! — сложив ладони рупором заорал я. Хрен с ними с диверсантами, если до сих пор не нашли, то значит из здесь нет. Тишина.
— Маринааааа, мать твою. А как же любовь? — на такое она точно должна была отозваться даже, находясь при смерти. Опять тишина, хотя нет, постойте. Треснула ветка позади меня, и я резко обернулся. — Бля… что с тобой? — Меня чуть не вырвало. Вы не подумайте. Что капитан СМЕРШа Таманцев кисейная барышня, но увидеть такое! На другой стороне поляны показалась Марина. Вернее, то, что от неё осталось. Голая, вся в ожогах и обрывках обгоревшего лётного комбинезона она шла медленно ко мне, жутко при этом воняя. Обосралась, с кем не бывает, ну, когда падаешь с неба обычно так и бывает. Ладно допустим, комбинезон сгорел, тоже могу понять. Шлем правда на ней, значит головой не билась, но тогда почему она такая странная и эта пена на губах. А взгляд? Взгляд отсутствующий, зрачки в одну точку. Ну точно, как мой сосед перед смертью, когда обожрался
