долгого молчания он сказал:
— Склонность к размышлению — качество хорошее. На войне есть над чем подумать.
Разговор оборвался. Старший сержант шевельнулся, точно собирался встать.
— Что ж, — проговорил Трофимов, поднимаясь с обрубка, заменявшего стул, — я с вами согласен — без своих мыслей жить неинтересно.
Уходил Засухин, как пришел, — медленно и грузно, точно ему было лень передвигать большое и тяжелое тело.
3
Над фронтом нависла душная безлунная ночь. Казалось, обожженная огнем и солнцем земля не отдыхала, а мучилась в лихорадочном бреду. В пропыленном небе звезды горели тускло и бесцветно, а за горизонтом сердито метались вспышки далеких зарниц.
Фронт был тих. Поднявшись из блиндажа, лейтенант Трофимов сел на небольшую кочку и оперся спиной о шершавый ствол сосны. Внизу, в блиндаже, ему казалось, что под открытым небом будет спокойней и легче, но здесь его сразу захватило тревожное чувство недоверия к лживому ночному покою. И он ничуть не удивился, почувствовав рядом с собой чье-то безмолвное присутствие.
— Кто? — негромко спросил он.
— Старший сержант Засухин, товарищ лейтенант! — глухо и совсем близко ответила темнота.
— Не спите?
— Тяжелая ночь нынче…
— Думаете? — вспомнил дневной разговор Трофимов.
Засухин промолчал, но Трофимову показалось, что он придвинулся ближе.
— Разрешите вопрос один задать?.. — заговорил после долгой паузы Засухин. — Только посторонний вовсе.
— К войне посторонний?
— Так, вообще… К войне постороннего ничего нет… Просто, может, ненужным или смешным вам покажется…
— Отчего же ненужным? Если появился, значит, нужный. Задавайте, сумею — отвечу…
— Как по-вашему, товарищ лейтенант, может земля боль чувствовать?
Трофимову этот вопрос не показался странным.
— Нет, не может, — серьезно сказал он.
Было слышно, как вздохнул в темноте Засухин.
— А я так полагаю — чувствует и мучается…
Оба помолчали, потом Засухин проговорил:
— Мне еще в мирное время книжка одна попалась, так там про земную историю полная геология написана, и, между прочим, рисунок имеется — какая в каменное время, когда, значит, каменный уголь складывался, земля была… Удивительное дело, какую она могучую зелень несла и каких зверей питала! Сколько же силы в ней в ту пору было, уму непостижимо!..
— Но и сейчас леса есть и животные водятся.
— Теперешние-то?.. — бросил Засухин. — Не то! А все потому, что мы землю мучаем.
— Чем же?
— Чем? Да мало ли чем! И огнем ее жжем, и дымом душим, железным паром обвариваем, одежду с нее зеленую рвем, дерьмом да падалью пачкаем… Разве можно такое вытерпеть?
Трофимов обдумал:
— Это вы про войну говорите, но ведь этак по-вашему выйдет, чтобы землю не трогать, и шахт прокладывать, и заводов строить, и дорог сооружать нельзя?
— Почему нельзя? — оживился Засухин. — Самое это и нужно. Об этом и весь толк: что человеку на пользу, то и земле на радость. А завод или там, скажем, дорога — первое для нее украшение и обнова. А война — и человеку и земле смерть…
Разговор все больше заинтересовывал лейтенанта.
— Позвольте… Какая же для земли разница — взорвется ли снаряд фугасный или если мы при прокладке дороги скалу взорвем? И тут и там одно и то же — порох да взрыв…
Засухин ответил вопросом:
— А какая, товарищ лейтенант, разница, ежели мы убийство сделаем или операцию целебную? И тут нож да кровь, и тут… А разница большая.
— Это так, — согласился Трофимов. — Но если война губит землю, то, пожалуй, выйдет, что и воевать не надо? Сами-то вы кто? За что вам орден дали?
— Орден мне за боевые дела дали, — серьезно и сухо ответил Засухин и отрывисто спросил: — Наша армия за что сейчас сражается?
Трофимов почти рассердился нарочитой наивности заданного вопроса.
— Это вы, товарищ старший сержант, наверное, сами знаете…
— Все знаю. А вот как двумя словами сказать — за что мы сражаемся?
И, не дожидаясь ответа, Засухин наклонился и с силой ударил ладонью по земле:
— За зеленую землю идем!
— За советскую землю?
— Это все одно, потому что советская земля скрозь прорастает, — значит, зеленая. Молодая земля!
Трофимов мало-помалу начинал явственней различать силуэт стоявшей перед ним человеческой фигуры.
— Рассвет уже?
Засухин не ответил.
Внезапно земля дрогнула, и в ту же секунду, всколыхнув лесную тишину, пророкотал гул далекого взрыва.
— Партизаны… — уверенно догадался Засухин. — Ночь нынче подходящая…
На этом разговор кончился.
Ползущий по земле рассвет разогнал тревожное напряжение, и Трофимов почувствовал усталость.
Но отдохнуть ему не пришлось. Еще не рассвело по-настоящему, когда телефонист передал распоряжение немедленно явиться в полковой штаб.
Штабная землянка была незаметно вкопана в кустистый склон оврага. Нагибаясь, чтобы пройти вглубь, лейтенант потрогал рукой подбородок и поморщился — он не успел побриться. Но вряд ли находившиеся в землянке могли это рассмотреть. В синеве керосиновой копоти и табачного дыма жалко, точно недоумевая, мерцала небольшая лампа, освещая изможденные духотой и бессонницей лица командира полка, начальника штаба и разложенные на столе карты.
— Садись, лейтенант! — просто проговорил подполковник, протягивая Трофимову руку. — Ну, как у тебя, тихо?
— Тихо.
— А когда затишье бывает?
— Перед бурей, говорят…
Оглядывая землянку, Трофимов заметил, что на узком топчане, за спиной подполковника, вытянув ноги в начищенных до блеска хромовых сапогах, лежал офицер, лицо которого было накрыто серой танкистской пилоткой. Он спал сладко, ритмично похрапывая, как спят здоровые, молодые, сильно уставшие люди.
Заметив взгляд Трофимова, подполковник осторожно приподнял лежавшую на лице офицера пилотку.
— Знакомься — новый мой адъютант лейтенант Бовыка.
Лицо у лейтенанта Бовыки было такое свежее, молодое и бездумное, что и подполковник и Трофимов улыбнулись.
— Пусть спит, — сказал подполковник, скова накрывая Бовыку пилоткой. — Я его вчера загонял и сегодня покоя не дам… Да ты садись рядышком, без чинов. Подъема-то ведь еще не было…
Подполковник подвинулся, освобождая место, и Трофимов сел на топчан, упершись спиной в теплые колени спящего адъютанта.
Начальник штаба сидел напротив, на ящике из-под консервов, и, видимо, упорно боролся со сном. Перед ним лежала бумажка, в разных направлениях исписанная одной и той же алгебраической формулой: «а2 + 2ав + в2». Бессмысленность этой механической работы была очевидна, но она говорила о непрерывном, напряженном размышлении и о крайней усталости.
«Тут тоже всю ночь не спали», — догадался Трофимов.
Несколько секунд подполковник просидел с закрытыми глазами, потом открыл их и пристально посмотрел на лейтенанта. Чувствовалось, что сосредоточиться для разговора ему было не легко.
— Сладкая ночь была! Закуривай, лейтенант, — одно наше спасение…
Он пододвинул портсигар.
— А теперь слушай… Прежде всего давай еще карту посмотрим, хоть и все знаем, а лишний раз не мешает…
Он показал на карту, малейший штришок которой был
