запала ему в душу, не мог ни есть, ни пить без дум о ней...
Взял лопату и, озираясь по сторонам, начал копать. Теплый апрельский вечер в один миг стал неуютным. Зашумела голыми ветвями старая груша, хотя ветра вроде бы и не было. Заухал где-то рядом филин, заходясь в истошном крике, нагоняя жуть на молодого казака. Бледная серо-жёлтая луна налилась багровым светом. Ни с того ни с сего с неба закапала прохладная морось. Макарка поднял голову вверх и засмотрелся на мелкие падающие капли. При свете тёмно-красной луны было видно, что они совсем не прозрачные, как при обычном дожде. Казак подставил руку и вздрогнул. На ладони появилось несколько красных пятнышек.
— Что это? — в недоумении подумал он. — Неужто кровь?
Ледяной холод сковал левую часть груди.
— Права была бабка Маланья, дело нечистое! — словно обухом по голове огрело парня.
Пронзительно заскрипела старая груша, клонясь под порывами невидимого ветра в разные стороны. Смятение и оторопь закрались в душу молодого казака. Оглянулся он в сторону родного куреня, чтобы увидеть спасительные огоньки ночной станицы. Почувствовать, что он не один и где-то рядом есть ещё люди, могущие прийти ему на помощь. Но ничего не увидел, кроме непроглядной ночной тьмы. Сердце забилось ещё тревожнее. Вновь посмотрел он на скрипящую грушу. На миг показалось, что в старом дупле зажглись два круглых зелёных глаза.
— Сгинь, нечистый! — в страхе перекрестил он дерево.
Глаза подмигнули и исчезли, на их месте пошёл небольшой дымок, а Макарку словно кто-то ударил наотмашь и повалил на землю.
— Убью гада! — заорал он, вскакивая на ноги и ища невидимого обидчика.
Бросил мельком взгляд на дерево и ужаснулся. На месте старой груши из земли возвышался черный деревянный идол.
— Свят, свят, свят! — загородился от него руками казак. — Тебе ещё чего надо?
Идол наклонился к нему и оскалился щербатым ртом.
— Уходи, пока цел, не твоё это. И сам пропадёшь, и памяти о тебе и твоём роде не останется.
Душа ушла в пятки у молодого парня. Такой чертовщины он ещё отродясь не видел в своей жизни. Зубы застучали друг о друга, всё тело будто свело судорогой. Деревянный истукан усмехнулся и хищно оскалился.
— Врёшь, не на того напал! — не отступал от своей затеи Макар.
Крестообразно махнул саблей и ударил прямо в щербатый рот идола. Земля вздрогнула, истукан исчез, а острая сабля застряла в старом дупле у вновь появившейся груши.
— Померещилось, — успокоил себя Макар, трижды перекрестившись. — Никуда не уйду отсюда, пока не выкопаю добро!
Перевёл дух и опять схватился за лопату. Копнул глубже и замер. Из ямы показался человеческий череп. «Откуда он здесь, за изгородью кладбища? Тут не хоронят». Хотел было вынуть его аккуратно и отложить в сторону, чтобы не мешал. Но лишь потянулся к нему руками, как тот вдруг оглушительно клацнул беззубой челюстью. Лысаков отскочил, в испуге крестясь. А вслед за черепом из земли показались костлявые руки и грудная клетка с толстым позвоночником.
Макар бросил лопату и схватился за саблю. Испуг прошёл, и парень не собирался отступать. Добро старого казака стало целью всей его жизни. Скелет вылез из неглубокой ямы, вскинул вверх правую руку и громко щёлкнул костяшками пальцев. Со стороны кладбища послышался шум, кряхтение и невнятное бормотание. Казак обернулся на погост. Оттуда, со всех сторон, к нему направлялись мохнатые тёмные сущности, похожие на небольших чертей, которые были нарисованы на стенах их станичной церкви. Они жарили грешников в больших медных котлах и гоняли их длинными кнутами. Сущности явно брали парня в полукруг.
— Изыди, нечисть, — прокричал Макар, махнув саблей крест-накрест, — не мешайте мне, я заберу своё добро и уйду.
Черти громко загоготали на разные лады, усмехаясь наивной просьбе казака. Скелет быстрым движением схватил лопату и, держа её наперевес, пошёл на парня. А сзади тёмное воинство с диким шипением начало смыкать круг. Лысаков махнул саблей в сторону скелета, тот защитился лопатой, одновременно сокращая расстояние. Тёмные были уже метрах в десяти от него. «Не справлюсь со всеми», — понял Макар. «Надо уносить ноги, пока цел». Развернулся в сторону станицы и, поддев на саблю ближайшего беса, кинулся наутёк. Нечисть не преследовала, лишь гулко ухала и верещала за спиной.
Запыхавшись, прибежал домой, рассказал обо всём бабке Маланье.
— Дурень, — заругалась она, — сгинуть захотел? Говорила тебе, жди 23 травня и проси защиты у Симона Зилота. Не денется никуда твоя Евдокия за месяц.
— Ага, не денется. Её, вон, Сенька Бобров вовсю обхаживает. А у Сенькиной семьи добра хватает. Одних лошадей пять штук, две коровы. Отец его с прошлой войны телегу дорогого барахла привёз. Уговорит её за себя, как пить дать.
— Не уговорит, — веско отвечала старуха. — Не нравится он ей.
— Откуда знаешь?
— У колодца слыхала, она сама подружкам говорила.
Макар немного успокоился и заставил себя дожидаться означенной бабкой даты.
22 мая весь день сидел как на иголках. Едва дождавшись полуночи, взял лопату, прицепил на пояс саблю и ушёл в степь. Нашёл прежнюю свою яму, уже поросшую молодой травой, и продолжил начатое дело. На душе было очень неспокойно. В темноте постоянно мерещились разные бесы, скелеты и черти, которых он лицезрел в прошлый раз. А скрипящая старая груша снова и снова норовила обратиться чёрным страшным истуканом. Мороз так и бежал по коже, заставляя судорожно оглядываться по сторонам. Парень махал головой, отгоняя видения, и периодически осенял себя крестом.
— Симон Кананит, помогай моему делу, — приговаривал он при каждом копке.
Вдруг лопата мягко провалилась и ушла на полштыка вниз. «Оно!» — понял парень и начал обкапывать края. В темноте, при свете луны, показался большой полотняной баул. Нагнувшись и опершись коленями в край ямы, потянул на себя. Баул был непривычно тяжёл. «Одежда», — догадался казак. А внизу уже сверкало дорогое оружие. По очерёдности вынув его из ямы, заметил ещё небольшой кожаный мешок. Сердце ёкнуло. Быстро развязал тесёмку, заглянул внутрь. Душа затрепетала. Сразу захотелось плясать или разить саблей несуществующих супостатов. Мешочек был полон золотых монет и разных украшений. Привязал мешок к поясу, закопал яму. Взял баул в руки и, сгибаясь под тяжестью ноши, зашагал в сторону дома. Мысли о новом будущем сватовстве к Евдокии придавали сил и сокращали дорогу.
Придя домой, кинул поклажу в сарай, прикопал в углу мешочек.
