Впрочем, однажды он предпринимает робкую попытку проявить интерес. Автобусная экскурсия по Парижу; голос на пленке бормочет (на восьми языках) названия восхитительных мест чрезвычайной исторической значимости; мозги у Декстера чуть слышно закипают… и вдруг приходит мысль! Ведь было бы только справедливо, если бы здесь, в Городе вечно звучащих аккордеонов, отыскался очаг культуры для измученного странствиями чудовища… и теперь я знаю какой. На следующей остановке я мешкаю в дверях автобуса, желая задать водителю простой и невинный вопрос.
— Простите, не будем ли мы проезжать по улице Морг?
Водитель слушает айпод. Недовольно дергает наушник из уха, окидывает меня высокомерным взглядом, недоуменно вскидывает бровь.
— Улица Морг, — повторяю я. — Мы поедем по улице Морг?
Говорю все громче, в тщетных потугах объясниться с не-американцем, потом осекаюсь и растерянно умолкаю. Водитель продолжает на меня таращиться. В болтающемся наушнике звякает хип-хоп. Потом водитель дергает плечом и разражается короткой и стремительной тирадой по-французски, с жаром обличающей мое полнейшее невежество; запихивает наушник в ухо и открывает дверь автобуса.
Я выхожу вслед за Ритой, смиренный, покорный, немного разочарованный. Казалось бы, так просто — почтить остановкой улицу Морг, отдать дань уважения этой важной культурной достопримечательности мира чудовищ… Повторяю свой вопрос позже, водителю такси, получаю тот же самый ответ; Рита переводит с несколько смущенной улыбкой.
— Декстер, — бормочет она. — У тебя ужасное произношение.
— У меня испанский лучше, — отзываюсь я.
— Не важно, — говорит она. — Нет никакой улицы Морг.
— Что?!
— Это выдумка. Эдгар Аллан По ее придумал. На самом деле улицы Морг не существует!
Эффект, как будто от слов «Санта-Клауса не существует!». Нет улицы Морг? Не существует восхитительной исторической горы парижских трупов? Неужели?! Нет, все наверняка именно так. Знания Риты о Париже обширны. Ошибки быть не может — она прочитала огромное количество путеводителей за свою жизнь.
И я ретируюсь, вновь прячусь в раковину безответной податливости; ничтожный проблеск интереса угас, как совесть Декстера.
До возвращения домой, в благословенную порочность и суету Майами, осталось три дня. Нам предстоит день в Лувре. И это вызывает некоторое любопытство даже у меня; пусть я бездушен, это вовсе не значит, что я не ценю искусство. Как раз таки наоборот. В конце концов искусство есть создание упорядоченных образов с целью произвести значимое воздействие на чувства. А разве Декстер занимается не тем же самым? Конечно, в моем случае «воздействие» имеет более буквальный смысл, тем не менее и я в состоянии оценить другие средства и формы выражения.
Итак, с этим вполне определенным интересом я последовал за Ритой в Лувр, по огромному двору и вниз, через стеклянную пирамиду входа. Жена решила посетить музей самостоятельно, без туристических групп: не из неприязни к вонючим толпам глазеющих, пускающих слюни, удручающе невежественных баранов, липнущих ко всякому экскурсоводу, но потому, что Ритой двигало желание доказать свою способность разделаться с любым музеем, даже французским.
Под ее предводительством мы шагнули прямо к очереди в кассу, где и проторчали несколько минут, пока Рита наконец не купила билеты. И вот вперед, к чудесам Лувра!
Первое чудо явилось нам сразу по выходе из фойе в помещение самого музея. В одной из первых галерей толпилось целых пять экскурсионных групп, у огороженного красным бархатным шнурком входа. Рита издала некий звук, похожий на «хмгмм», и потянула меня за руку. Мы поспешили прочь, подальше от всей этой толпы, и я на ходу обернулся — все смотрели на «Мону Лизу».
— Какая маленькая! — выдохнул я.
— Ее чрезвычайно переоценили, — строго заметила Рита.
Я понимаю, в медовый месяц положено узнавать спутницу жизни с новых сторон, но такую Риту я прежде вообще не встречал. Та, которую, как мне казалось, я знал, при мне не высказывала никаких твердых мнений, тем более противоречащих расхожим взглядам. А тут вдруг заявляет, будто самую известную картину в мире — «переоценили»! Уму непостижимо… моему по крайней мере.
— Это же «Мона Лиза»! — возразил я. — Как ее можно переоценить?
Жена опять хмыкнула и лишь сильнее потянула меня за руку.
— Пойдем посмотрим Тициана! Намного красивее!
Полотна Тициана были очень милы. Равно как и Рубенса, хотя я не заметил в них ничего такого, что объяснило бы называние в их честь классического бутерброда «рубен-сандвич» с копченой говядиной и швейцарским сыром. Впрочем, я, оказывается, проголодался и теперь, вспомнив о еде, сумел увлечь Риту через следующие три очень длинных зала с очень красивыми картинами в кафе на одном из верхних этажей.
Мы перекусили бутербродами, которые стоили очень дорого, а на вкус были всего лишь чуть более съедобными, чем еда в аэропорту, а потом до самого вечера бродили по музею, рассматривая картины и скульптуры. Их было просто ужас как много, и к тому времени, когда, уже в сумерках, мы снова вышли во двор, мой некогда великолепный мозг был полностью порабощен.
— Что ж… — заметил я, утомленно выбираясь на воздух. — День был длинный…
— О да! — отозвалась жена. Ее огромные глаза сверкали, и вообще она как будто совсем не устала. — Просто невероятный!
Потом Рита взяла меня под руку и прижалась с таким чувством, словно весь этот музей создал лично я. Идти стало труднее, но, в конце концов, именно так и положено людям вести себя во время медового месяца в Париже, так что я не стал возражать, и мы поковыляли дальше.
За углом музея к нам шагнула девица с пирсингом по всему лицу и сунула Рите листок бумаги.
— А теперь пора увидеть настоящее искусство! — объявила она. — Завтра вечером, а?
— Merci, — равнодушно откликнулась Рита, и девушка пошла раздавать листовки дальше.
— Кажется, у нее слева осталось немного свободного места, можно еще проколоть… — задумчиво произнес я. — И в брови еще…
Рита прищурилась, разглядывая лист бумаги.
— А… Это представление!
Теперь пришла моя очередь непонимающе щуриться.
— Где?
— Надо же, как интересно! — воскликнула Рита. — Кстати, завтра вечером мы никуда не собирались… Обязательно пойдем!
— Куда пойдем?
— Это замечательно — объявила она.
А может быть, Париж и впрямь волшебный город. Рита оказалась права.
Глава 2
«Замечательное» располагалось в тенистом переулке, недалеко от Сены, в районе, который Рита трепетно именовала «Рив-Гош»: выставочное пространство витриной своей было обращено к улице и называлось «Реальность». Мы наспех пообедали (даже десертом пренебрегли!), чтобы успеть на выставку к семи тридцати вечера, повинуясь указаниям из листовки. Внутри уже было примерно две дюжины посетителей, толпившихся группками по несколько человек перед плоскими телеэкранами, развешанными по стенам. Похоже на музей… Я подхватил буклет со стойки. Текст был напечатан на французском, английском и немецком. Пролистав до раздела на английском, я стал читать.
