Паркетный пол прихожей покрывали роскошные персидские ковры, стены с деревянными панелями были увешаны прекрасной работы пейзажами. Какое-то смутное воспоминание о давних временах кольнуло Монка — возможно, эпизод старого дела о каком-то ограблении — и в памяти возникло слово «фламандцы». Жизнь его до несчастного случая была полностью им забыта, и лишь иногда появлялись такие вот мимолетные вспышки памяти, подобные движению, которое поймаешь, бывало, краем глаза, а обернешься — и оказывается, что оно тебе только почудилось.
Но сейчас, следуя за дворецким. Монк старался не отвлекаться и целиком сосредоточиться на предстоящем деле. Он обязан был успешно справиться с заданием и ни в коем случае не позволить кому-либо догадаться, сколь многое из того, что должно быть ему хорошо известно, в сущности, заново собирается им по крупицам. Его репутация безупречна; все ожидают от него блестящей работы. Он постоянно видел это в глазах окружающих, это отчетливо звучало в их словах; коллеги, судя по некоторым случайным фразам, считали его талант чем-то само собой разумеющимся. Но Монк знал, что у него слишком много врагов, с нетерпением ждущих малейшей ошибки. Они тоже хвалили его, но с какой-то странной интонацией, нервничая и отводя глаза. О причинах же такого отношения, о своих собственных поступках, вызывавших в них страх, зависть и неприязнь, Монк узнавал постепенно. То и дело он сталкивался со свидетельствами своего былого мастерства, чутья, неустанного поиска истины, неслыханной работоспособности, непомерного честолюбия, нетерпимости к бездарям и лентяям. И, в конце концов, даже после несчастного случая, лишившего его памяти, он сумел справиться с исключительно трудным делом Грея.
Они подошли к библиотеке. Филлипс открыл дверь, доложил об их прибытии и отступил в сторону, пропуская сыщиков.
Стены библиотеки, как и следовало ожидать, были увешаны книжными полками. Сквозь единственное большое окно на зеленый ковер и предметы обстановки лился умиротворяющий свет, создавая почти идиллическое настроение. Однако рассмотреть все подробно не было времени. Посреди комнаты стоял сэр Бэзил Мюидор. Высокого роста и при этом не склонный к полноте, он держался удивительно прямо. Далеко не красавец и никогда им не был: слишком подвижное лицо, большой рот. Глубоко прорезанные морщины говорили скорее о темпераменте, нежели о стремлении к острословию. Пугающе темные глаза смотрели пытливо и умно. Густые прямые волосы обильно припорошила седина.
Бледный, исполненный гнева и горя, он нервно сжимал и разжимал кулаки.
— Доброе утро, сэр.
Монк представился, затем представил Ивэна. Ему всегда было трудно говорить с теми, кто только что понес тяжелую утрату. Вид человека, потерявшего ребенка, пугал Монка, но работа есть работа. И хотя память о прошлом стерлась, щемящее чувство, возникающее при виде чужой боли, было ему знакомо.
— Доброе утро, инспектор, — машинально ответил Мюидор. — Будь я проклят, если представляю, чем вы тут сможете помочь, но хотя бы попытайтесь. Ночью какой-то бандит вломился в дом и убил мою дочь. Не знаю, что еще мы можем вам сообщить.
— Вы позволите нам осмотреть комнату, где это случилось, сэр? — тихо спросил Монк. — Доктор уже прибыл?
Тяжелые брови сэра Бэзила недоуменно вздернулись.
— Да… Но, право, не знаю, что, черт возьми, он теперь сможет сделать!
— Он сможет установить время и причину смерти, сэр.
— Ее зарезали ночью. И незачем звать доктора, чтобы это выяснить.
Лорд Мюидор набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Взгляд его блуждал по комнате, Монк не вызывал в нем ни малейшего интереса. Полицейские являлись лишь неизбежными атрибутами трагедии, а сам сэр Бэзил был слишком потрясен, чтобы сосредоточиться на какой-то одной мысли. Он останавливал рассеянный взгляд то на покосившейся картине, то на отблесках солнца на корешках книг, то на вазе с поздними хризантемами. Монк видел лицо этого человека и прекрасно его понимал.
— Нас проводит кто-нибудь из слуг. — Монк принес извинения за себя и за Ивэна, затем повернулся, собираясь выйти.
— О… да. И все, что вам будет угодно, — отозвался Бэзил.
— Я полагаю, вы ничего не слышали этой ночью, сэр? — уже стоя в дверях, спросил Ивэн.
Лорд Мюидор нахмурился.
— Что? Нет, конечно, нет, иначе я упомянул бы об этом.
Ивэн еще не перешагнул порог, а сэр Бэзил уже забыл о нем и устремил взгляд на шелестящую за окном листву.
Дворецкий Филлипс ожидал в холле. Он молча провел их по широкой изогнутой лестнице на второй этаж. Коридор, устланный коврами красных и голубых тонов, простирался вправо и влево футов на пятьдесят с лишним и заканчивался эркерными окнами с каждой стороны. Вдоль стен были расставлены столики. Вслед за дворецким полицейские свернули влево и остановились у третьей двери.
— Вот комната мисс Октавии, сэр, — тихо произнес Филлипс. — Позвоните, если что-нибудь понадобится.
Монк открыл дверь и вошел: Ивэн последовал за ним. Высокий, украшенный лепниной потолок, роскошные люстры. Шторы с цветочным рисунком отдернуты для лучшего освещения. Три стула с прекрасной обивкой, туалетный столик с трельяжем и большая кровать с пологом на четырех столбиках. Поперек кровати лежало тело молодой женщины. Руки ее были широко раскинуты, тяжелые каштановые волосы рассыпались по плечам. На ней была лишь ночная рубашка цвета слоновой кости, испачканная темно-красными пятнами от груди и почти до колен.
Рядом с нею Монк, к своему удивлению, увидел стройного мужчину среднего роста. Умное лицо незнакомца было печальным и задумчивым. Его белокурые волосы искрились в солнечном свете.
— Полиция? — переспросил он, оглядев Монка с ног до головы, и представился сам: — Доктор Фаверелл. Дежурный констебль пригласил меня, как только его самого вызвал сюда лакей — около восьми часов.
— Итак! — Монк назвал свое имя и поклонился. — Что вы можете сказать нам с сержантом Иваном?
Ивэн прикрыл за собой дверь и подошел к кровати; на его лице застыла гримаса жалости.
— Она скончалась этой ночью, — мрачно ответил Фаверелл. — Судя по состоянию тела, по меньшей мере, семь часов назад. — Он достал из кармана часы и взглянул на циферблат. — Сейчас десять минут одиннадцатого. Стало быть, смерть наступила, ну, скажем, в три часа ночи — не позже. Одна очень глубокая, скорее всего колотая рана. Бедняжка должна была лишиться сознания немедленно и расстаться с жизнью в течение двух-трех минут.
— Вы — семейный врач? — спросил Монк.
— Нет. Я живу за углом на Харли-стрит. Местный констебль знает мой адрес.
Монк направился к кровати, чтобы осмотреть тело поближе, и Фаверелл посторонился, давая ему дорогу.
На лице покойной застыло удивленное выражение, словно она так до конца и не верила в реальность смерти. Несмотря на исключительную бледность, Октавия Хэслетт оставалась красавицей. Изящно вылепленные скулы и надбровные дуги, большие глаза, полные губы, мягкие черты лица, предполагающие глубокие чувства. Такая женщина могла бы понравиться Монку. В изгибе губ он на секунду уловил что-то нестерпимо знакомое, но воспоминание было слишком неясным и мимолетным.
