был хозяином всех вод, в том числе дождя, поэтому люди отдавали ему особые почести.[8] Чтобы земля была урожайной, перед посевом чудовищу приносили в жертву девушку – топили или оставляли привязанной на берегу. По поверьям, змей брал красавицу в жёны или съедал её – это уж как ему заблагорассудится, ведь главным было умилостивить водяного бога! Обряд этот считался священным, и нередко девушка добровольно шла на смерть во благо своего рода. А теперь представьте, что в эпоху существования этих верований людям рассказывают сказку о герое-царевиче, который спасает «несчастную». Такого «освободителя» назвали бы величайшим нечестивцем, ставящим под угрозу благополучие народа! И, возможно, он был бы растерзан.[9]
Однако шли столетия, люди накопили знания о погоде и земледелии, и миф о Змее-божестве, от которого зависела жизнь человека, перестал быть актуальным. Мало того, тот обряд, который раньше считался священным, теперь стал осуждаться. Кому вообще нужно это бессмысленное жертвоприношение? Так появился герой, спасающий царевну… Так появилась сказка, которая переосмыслила миф и отразила новый этап в жизни древнего человека.[10]
Со временем люди забыли об этом страшном обряде, и сегодня ни одна мама не станет рассказывать таких жутких историй своему ребёнку перед сном, а откроет красивую книгу волшебных сказок и прочитает малышу, как спас доблестный Иван-царевич Василису Прекрасную, поборов окаянного Змея Горыныча.
Тернистый путь русской народной сказки
Кажется, что сказка – это самое доброе и невинное, что только может быть в нашей жизни. Малыш в люльке разговаривать ещё не умеет, а взрослые, умиляясь, уже рассказывают ему небывалые истории. Но так было не всегда. Судьба русской сказки воистину одна из самых сложных и интересных…
В Древней Руси сказки не сказывали, а баили басни. Самих же сказочников звали бахарями.[11] Басни любили и в народе, и в верхах. Вот только не всегда они были удобны для последних. Известно, что Кирилл Туровский, проповедник XII века, страшные муки предвещал в аду тем, кто «басни бают и в гусли гудут».[12] Великим грехом было забавляться сказками, ибо они, ведя свою родословную от древних мифов, которые сказывали народу волхвы-кощюнники, содержали в себе много языческого. А это было категорически неприемлемым для христианского духовенства, поскольку верить надо во Христа, а не в «птичьи грай»[13] и «ворожю».
Исполнение басен и песен в языческой Руси было священным. Достаточно вспомнить «Слово о полку Игореве», великом памятнике древнерусской литературы, где легендарный поэт-песенник Боян – не просто исполнитель, а великий вещун, способный к оборотничеству:
Ибо Боян вещий,
если хотел кому песнь воспеть,
то растекался мыслию по древу,
серым волком по земле,
сизым орлом под облаками.[14]
В кого оборачивается Боян? Он растекается мыслию (возможно, мысию – белкой) по древу, волком по земле и орлом под облаками. Свои сказания поэт сопровождает игрой на гуслях, и автор «Слова» сравнивает его пальцы с десятью соколами, а струны – с десятью лебедями. В этих сравнениях звучит глубокое почтение к певцу. И действительно, отношение к культуре исполнения и слушания песен в княжеской среде языческой Руси было особенным. Сегодня среди учёных принято считать, что Боян – это историческое лицо, он был придворным певцом ряда русских князей XI века.[15]
К сожалению, тех священных песен кощюнников нам никогда не услышать. Их поэтические тексты до нас не дошли. Христианство, вместе с которым пришла к нам письменность, видело в книге лишь орудие для распространения своей идеологии, поэтому о собирании и записывании басен не могло быть и речи. О том, что народная поэзия все же существовала, мы знаем из запретов, которые духовенство налагало на неё.[16]
Запреты запретами… Однако вековые традиции, видимо, не так-то просто было искоренить: народ продолжал сказывать басни во время труда, чтобы работа лучше спорилась, на пирах, чтобы душа раскрылась нараспашку в добрый час веселья, или перед сном грядущим. Так, в поучении XII века «Слово о богатом и убогом» рассказывается, как одному богачу слуги «бают и кощюнят», потешая его на разные лады, чтобы тот уснул.
Для автора «Слова» Боян – не просто исполнитель, а великий вещун… Таким же певца изобразил Виктор Васнецов на своей былинной картине «Баян», 1910 год
Традиция сказывания басен перед сном жила и в более поздние времена. Басни любил слушать Иван Грозный, у его постели всегда находились три слепых старца-бахаря. Известен также сказочник Василия Шуйского – Иван. А у царя Михаила Фёдоровича сказителей было несколько: Клим Орефин, Пётр Сапогов, Богдан Путятин…[17] Их имена мы знаем благодаря подаркам, которые делались им по царскому распоряжению: «9 февраля 1614 года государев бахарь Клим Орефин получил 4 арш. сукна английского зелёного»; «в том же году мая 7… выдано жалованье другому бахарю, Петруше Тарасьеву Сапогову, 4 арш. сукна английского вишнёвого».[18]
Историк русской жизни Забелин сообщает, что «бахарь был почти необходимым лицом в каждом зажиточном доме», тем более в царских палатах.[19] Но вскоре сказка опять стала неугодной верхам. В 1649 году царь Алексей Михайлович Тишайший разослал своим воеводам указ. Отныне те, кто слушал и сказывал «сказки небывалые», нарекались опасными преступниками, ибо «кощунанием» губили они души свои и ближних. Сих преступников неукоснительно ожидала царская кара! Из отписок воевод видно, что данный указ действительно исполнялся.[20]
Да, суровую войну объявил Тишайший бахарям и скоморохам! А вот когда к власти пришёл Пётр I, сказка вновь вышла из подполья. «То, что отцу Петра казалось оскорблением религии, Пётр расценивал как одно из законных проявлений народной жизни, которое не только ничуть не оскорбляет религии, но вполне может уживаться с ней», – писал исследователь фольклора М. К. Азадовский.[21]
И так из века в век: сказку то запрещали, то разрешали. А если всё-таки она не подвергалась гонениям, то считалась вредной для воспитания детей. Взрослому же образованному человеку вообще негоже было читать или слушать эти народные небылицы! Сатирический журнал «Смесь» второй половины XVIII века сообщает, что родители, которые приучают своих детей к сказкам, «приуготовляют будущим их мужьям и жёнам досады…Тяжко мужу иметь жену, привыкшую к слушанию сказок».[22]
Что говорить, в этот период сказка считалась сущей безделицей, ценность которой усматривалась лишь в развлечении. Поэтому Д. И. Фонвизин в комедии «Недоросль» нещадно высмеивал пристрастие к сказкам Митрофанушки и Скотинина, говоря о необходимости просвещения дворянства. И только
