конец? Так нелепо и глупо закончить свой земной путь в прекрасный июньский день, когда ты ещё не стар, когда дома ждут мать и любимая племяшка, которая носится, наверное, сейчас по двору, сдирая колени в кровь — она у меня сорванец!
Говорят, что смерть от перелома шейных позвонков мгновенная, не знаю, наверное, у каждого по-разному. Я успеваю отлистать несколько страниц своей потускневшей с годами жизни назад, перечитать вновь, написанное в них корявым подчерком легкомыслия, бесплодно поразмышлять над прочитанным…в последний раз!
* * *
Глубокой ночью, когда в соседней комнате наконец-то уснули родители, я шестнадцатилетний подросток дочитываю, нет, проглатываю остатки повести Островского «Как закалялась сталь». Я даже сейчас помню те непередаваемые переживания и эмоции, которые изгнали сон напрочь. Через два дня у меня соревнования, я лыжник, и я фаворит в своем возрасте, мне лучше бы отдохнуть, набраться сил в эти два дня, но в голове у меня: трагедия, боль, разорванные в клочья судьбы людей, живших, каких-то шестьдесят лет назад. Какое несгибаемое и безжалостное время, какие характеры, какая людская низость и высота показаны, какие жестокие ошибки, какая жажда жизни, все это не дает мне покоя, будоражит, волнует, заставляет обидеться на судьбу, что я не родился тогда, что не жил в суровые двадцатые.
На соседней кровати мирно спит моя младшая сестра, тоже любительница ночных чтений, но она всегда спокойна, герои ее книг не отнимают у нее сна. Как я счастлив, что она у меня есть, правда моя гордость и радость за нее отлично замаскированы колкостями и резкостью в ее адрес, ну не должен же я, старший брат, выказывать непозволительную для мужчин нежность.
Дверь в комнату открывается, на пороге стоит отец, он недоволен и строг: «Ты почему не спишь?». Оказывается, я забыл выключить стоящий рядом с кроватью торшер, и позволил себе с головой окунуться в свои размышления, переживания и мечты.
* * *
Солнечный зимний полдень. Слегка морозит. Городской парк полон людей, кто-то гуляет с детьми, кто-то ждет начала лыжной гонки. Мой номер седьмой, и у меня учащенно стучит сердце, волнуюсь. Я не показываю вида, но я очень счастлив, что среди зрителей моя сестренка и отец, мама осталась дома, не любит она подобных мероприятий, она, вообще, никогда не показывает своей слабости и сентиментальности, свойственных всякой женщине. Мне даже кажется, что мой суровый отец намного мягче и эмоциональней ее. Ну да, пусть сидит себе дома, хлопочет на кухне, она это, ой, как умеет. Мне сейчас хватает поддержки и любви отца и сестры.
Выстрел стартового пистолета, и я рванул. Трасса непростая, изгибистая, много подъемов, много спусков. Деревья мелькают, я счастлив, мне хорошо, я чувствую скорость, я чувствую энергию жизни, морозный воздух впивается в мое обветренное лицо множеством мелких иголок. В какой-то момент мне начинает казаться, что и подъемы, и спуски, и снег, и колючий ветер — это живые сущности изо-всех сил, старающиеся прервать мой бег, нет не бег — полет: «Не выйдет, друзья мои, ничего у вас не выйдет, сегодня я сильнее вас!»
Финишная прямая, за вожделенной чертой — толпа, как единое живое существо колыхается и галдит. Остается не больше ста метров, мы бежим «ноздря в ноздрю» с моим другом, остальные безнадежно отстали, я выкладываюсь на полную, друг не сдается… тридцать метров, двадцать, десять и вдруг, вырвавшись из рук своей мамы, из толпы, мне навстречу выбегает какой-то шалопай, я успеваю затормозить «плугом», кое-как удержался на ногах, окатив мальца брызгами снега из под лыж, но скорость безвозвратно сбита, время потеряно, мальчишку кто-то подхватывает на руки, путь открыт и… мой друг пересекает черту первым, я второй. Обидно до слез, я готовился, я в ударе, но не я первый! Подбегает сестра, подходит отец, поздравляют, не помогает — я расстроен, я недоволен собой, я злюсь на нерасторопную мамашу, не сумевшую удержать своего малыша.
Награждение. Главный судья вешает мне на шею медаль, вручает грамоту, мой друг обнимает меня и признает, что он первый по случайности, и, вдруг, я чувствую, что досада от нелепого проигрыша отступает, я вновь счастлив, нет, я бесконечно счастлив. Я честно бился, я второй, рядом родные отец и сестра, что может быть лучше?!
Мы втроем возвращаемся домой, под ногами скрипит снег, солнце светит уверено и ярко, хотя до весны еще далеко. В такие моменты на ум всегда приходит один и тот же отрывок Пушкина: «Мороз и солнце, день чудесный…открой закрытой негой взоры…звездою севера явись», сто пятьдесят лет назад он умер, а писал, как будто про сегодня, про меня, как будто знал и о гонке, и о втором месте, и о моем счастье, и о идущих рядом моих любимых сестре и отце.
* * *
Позади армия. Эх, прекрасное было время товарищества, дружбы, муштры, самоволок и старых, добрых «дедов». Я молод и полон сил, я буквально врываюсь в наступившую жизнь. Она и радует, и одновременно страшит своей необузданной вольностью. Днем я тружусь на заводе, а вечером мы с друзьями частенько загуливаем в единственный в нашем районе кабак и высматриваем потенциальные жертвы: гуляющих фарцовщиков и самодовольных кооператоров. Что ж, жизнь она такая, за все надо платить, тем более за спекуляцию. Стоп! Когда я начал так рассуждать? в какой момент своей жизни я вдруг стал делить людей на тех, кто имеет право и тех, у кого этого права нет? На «своих» и «чужих»? Я ведь всегда знал, всегда, — что закон джунглей: «Кто сильней, тот и прав» — это катастрофа, это потеря своей человечности, которой каждый из нас должен дорожить изо всех сил. Да ведь, в конце концов, на каждого сильного всегда найдется еще более сильный… Не помню, и никогда уже не вспомню, когда я стал так мыслить, когда в моей жизни произошла — таки эта самая катастрофа!
* * *
На дворе поздний осенний вечер. Глухой двор. В окружающих домах все окна глядят зловещей мрачной пустотой, чувствуя себя под их прицелом, я вспоминаю соседа — старика, из своего детства, у которого не было левого глаза. Я всегда всматривался в эту пустую, темную, глубокую впадину, как мне казалось, видящую меня насквозь, несмотря на её тотальную слепоту.
В центре двора детская карусель, ветер подвывает и обгладывает ветви и без того голых и беззащитных в своей наготе деревьев. В нескольких метрах от фонарного столба стоят сильно напуганные двое заезжих торгашей. Они стали жертвой своей похоти.
