у большой плетёной корзины и завязывал её сверху тряпкой. Ясное дело, про раков он нарочно сказал.
Уже припекало солнце. Слабый ветерок то стихал, то принимался покачивать гибкий ветви ивняка. Пахло сиренью. Небо синее-синее, но мне было не до этого. Я плохо выспался, а Борька — тот даже шатался и всё щурился на солнце. Для бодрости я иногда поглядывал в ведёрко. Там копошились раки. Целых двадцать пять.
— Дядь Антон, — сказал я, когда мы уже подходили к деревне, — а сколько вы всего поймали сегодня? Мне надо знать, потому что скоро у папки отпуск, и мы вместе будем ловить.
— Сто семьдесят пять, — ответил он.
Неожиданно забил колокол. От домов отрывались ласточки и с криком проносились над нами.
— Никак пожар! — Дед Антон остановился и даже покраснел весь, а потом подобрал полы своего зипуна и побежал совсем как молодой. Ясное дело, я припустил так, что только пятки засверкали.
Пожарная каланча находилась в самом центре деревни, на горе. Там была комната для лошади, потом комната для пожарного насоса. И ещё вышка с колоколом.
Народу у каланчи — полно. Колокол надрывается, а пожарной машины не видать. Даже ворота в её комнату закрыты. Что же это такое? Никто не понимает. Вдруг колокол стих. Председатель колхоза — высоченный такой дядька забрался на телегу и громко сказал:
— Граждане! Соблюдайте спокойствие! Сегодня в четыре часа ночи фашисты без объявления войны напали на нас. Началась война... По радио передали...
Корзина выпала из рук деда Антона. Раки стали расползаться.
— Дядь Антон, раки-то, — сказал я и стал собирать уползавших усачей.
— Ра-а-ки, — повторил он безразлично. — Война, а он — раки...
КРАСНОФЛОТЦЫ
Мамка нервничала — все дачники уехали из Осиновки, а мой папка всё не приезжал за нами. Я тоже нервничал — в Ленинграде двух шпионов поймали. Счастливчики, кто сейчас в городе. Женька, наверное, уже давно шпионов ловит. И военные учения смотрит...
— Бог с ними, с вещами, — сказала мама. — Если завтра машина не приедет, будем добираться на поезде.
Назавтра машина пришла — драная полуторка.
— Павел Сергеевич закружился совсем, — сказал шофёр. — В Москву чего-то вызвало руководство. И сейчас такая свистопляска! — Он закурил и добавил: — Ну, да теперь не до разговоров...
Когда уже садились в машину, из-за леса донёсся отдалённый грохот.
— Только грозы и не хватало, — сказала мама.
- А пускай Вовка помокнет, а мы будем в кабине, — закривлялась Галка.
— Помокну! Жди! — сказал я и посмотрел в сторону леса. Лес стоял тихий-тихий. Ни одна ветка не шелохнётся. И солнце блестит на зелени. Я посмотрел на небо — ни тучки.
Я сразу понял, какая это гроза. Но виду подавать не стал.
Мама усадила Галку и сама стала забираться в кабину машины. Прежде чем захлопнуть дверцу, она сказала мне:
— Если дождь пойдёт, укройся клеёнкой. Она наверху лежит...
Навстречу машине то и дело попадались колонны пехотинцев. Красноармейцы в обмотках, со скатками за спиною, с винтовками за плечом всё шли и шли. Я махал им рукой, и они отвечали мне. Они шли в бой против фашистов. У них были настоящие винтовки. «Ничего, — думал я, — я тоже попаду на фронт». В голове у меня зрели планы побега... Но колонны проходили, и наша машина снова бежала по булыжной дороге. Навстречу ей неслись ели, берёзы, телеграфные столбы. Чем ближе подъезжали мы к Ленинграду, гем чаще встречались КПП — контрольно-пропускные пункты. Красноармеец с винтовкой в руке сказал:
— Проверка документов.
Я выпрыгнул из кузова. У шлагбаума стояли грузовики, легковушки.
Из-за дома послышался цокот копыт. На дороге появилась упряжка в четыре лошади. В повозке сидели два бойца. За повозкой тянулась пушка, и возле неё шли ещё два красноармейца. Пушка весело катилась по булыжникам. Чуть подрагивал её длинный ствол с брезентовым чехлом на конце.
— Противотанковая, — сказал я, когда пушка поравнялась с нами.
— Гаубица, — поправил шофёр. Я не стал спорить. Шофёр был старый. Он, наверное, в армии служил.
Из-за домов выползали всё новые орудия. Но прошло немного времени, и артиллерийская часть скрылась в клубах пыли. Не успела пыль осесть, как на дороге появились коровы, овцы, козы. Они двигались с той стороны, куда ехали пушки. Бородатый сирый козёл подошёл к нашей машине и остановился. Галка спряталась за мамку.
— Пшёл вон! — крикнул шофёр и закрыл капот мотора. От стука железа козёл вздрогнул и жалобно заблеял.
— Мамочка, — сказала Галка, — а откуда тут столько коров и овечек?
Мама вздохнула:
— Война — вот и...
— Это там бои идут, — пояснил я. - Понимать надо!
— Граждане! Кто умеет коров доить и хочет свежего молочка, — предлагал у КПП старик пастух, — пущай пожалует за нами. Наши коровушки целые трое суток недоенные.
Но никто не пошёл доить коров.
КПП поочерёдно пропускал машины. Их было не меньше двадцати.
Наша машина была уже у самого шлагбаума, когда на дороге вырос отряд краснофлотцев. В белых форменках, с развевающимися синими ленточками, с карабинами за плечом, они шли как па параде. И песню пели.
Когда отряд подошёл к нам совсем близко и на бескозырках я увидел слова «Краснознамённый Балт. флот», сердце у меня заколотилось. «Вот с ними бы на фронт! На линкор или на торпедный катер»- Все давние мои мечты разом нахлынули на меня. Флот... Война... Стремительный корабль гордо рассекает волну... «Огонь!» Из жерл орудий вырываются языки пламени...
Прежние мои сны наяву стремительно, за какую-нибудь минуту пронеслись в голове, и я уже не мог ни размышлять, ни сомневаться.
Отряд быстро удалялся.
«Мамке напишу потом, с фронта», — решил я и выпрыгнул из кузова машины. Мой пёс Пират догадался обо всём. Хотел тоже спрыгнуть на землю. «Сиди тихо! На месте сиди!» — сказал я Пирату. Он лизнул меня в щёку — значит, понял и попрощался, а потом заскулил.
Я шёл в пыли за моряками. Сначала никто не замечал меня Потом вдруг я почувствовал чью-то руку на плече Обернулся пацан идёт со мною рядом. Длинный. Худой. В форменке матросской.
— Ты, давай отваливай, — тихонько говорит он мне. — В этом взводе я числюсь...
