— Да что ж мне ее одну караулить, что ли?! На мне целое отделение за копеечную зарплату! Сколько народу лежит, старушки почти не ходячие, а я с этой дурой молодой буду нянчиться! А она к тому ж ненормальная!
— Помолчи! Другие здесь затем, чтоб выжить, они-то уж о себе позаботятся, а эта сама нам не поможет. Не видишь, что ли, — она умирать сюда пришла. Давай, на каталку ее и в палату. И не отходи ни на шаг.
— В какую ее? В десятую, к молодым?
— Нет, туда, где две бабульки лежат. Там есть одна ходячая, бойкая, она и приглядит.
— И все-таки лучше бы ее к психам отправить, — проворчала Юля, направляясь за санитаркой.
Пока Анну везли по бесконечному белому коридору, она пыталась вспомнить только одно: что это значит, жить? Как это было раньше? Но эти воспоминания не вызывали ничего, кроме отвращения.
В маленькой палате стояли четыре койки, две из них были застелены, на тумбочках в беспорядке теснились стеклянные банки, пузырьки с лекарствами, таблетки, чайные ложки, бинты… Пахло старостью и болезнью. Анну переложили на кровать, Юля поправила на ней одеяло и брезгливо уронила:
— Смотри у меня здесь. Не вздумай чего-нибудь с собой сделать, мне Светлана Степановна наказала. Сейчас бабульки с обеда придут, я им велю присмотреть. Возни-то с тобой сколько! Подумаешь, королева! Анна Австрийская!
Медсестра еще раз презрительно фыркнула и ушла. Анна обессиленно прикрыла глаза. «Ох уж это злосчастное имя!»
Все ее несчастья начались с отца. Он был чрезвычайно упрям, этот помешанный на своей мнимой гениальности художник с непонятно откуда взявшейся фамилией — Австрийский. «Александр Австрийский»,— расписывался он размашисто под своими странными картинами. Женился художник поздно, но уже задолго до этого страстно мечтал о ребенке. Не о мальчике, как многие мужчины, а о девочке. И во что бы то ни стало хотел назвать ее Анной, хотя многие и отговаривали его. Быть Анной Австрийской — это еще не значит принадлежать к королевской династии. Но в семье Австрийских ждали принцессу, и после долгих лет бесплодного ожидания судьба наконец сжалилась над стареющим художником. Ребенок в семье появился, и была это долгожданная девочка.
Отец был счастлив несказанно, и вскоре после выписки из роддома в одном из московских загсов девочку записали как Австрийскую Анну Александровну. Толстая тетка в мохеровой кофте, поклонница Дюма, широко улыбнулась родителям и пошутила: «Поздравляю с новорожденной принцессой! Осталось только найти для нее короля!»
Детство Анны было отравлено злополучной фамилией: над ней смеялись все, и взрослые и дети. Отец занимался только тем, что писал никому не понятные картины, потом тщетно пытался доказать окружающим, что картины эти гениальны. Увидев же Анну, улыбался грустно:
— А, принцесса!
Чуть трогал испачканными краской пальцами ее мягкие светлые волосы и возвращался к очередному недописанному холсту.
Мать, рядовая сотрудница районной библиотеки, всю жизнь тщетно пыталась свести концы с концами. Она то ругала мужа, то умоляла его взяться за какую-нибудь подработку. Мол, многие художники находят халтуру. Платили бы хорошо, можно и через себя переступить. Отец упрямился и пил, денег по-прежнему не было, Анна ходила в заштопанных колготках и кофточках, которые мать перевязывала из старых вещей. И постоянно слышала: «Эй, королева! Ты чего такая облезлая? А еще Анна Австрийская!»
Аня мысленно проклинала всех: отца, мать, родственников, учителей, которые тоже не могли отказать себе в удовольствии вызывать ее не просто по фамилии, а именно так: «А сейчас к доске у нас пойдет Анна Австрийская». И в классе тут же раздавался дружный смех.
Спеша скорее повзрослеть, она рано вышла замуж. Да что там говорить — рано! Это был скандал на всю школу, когда Аня забеременела в шестнадцать лет от своего же одноклассника и родители поспешно и без лишнего шума их расписали.
От Вани Панкова все девочки в школе сходили с ума. Он был, что называется, самый-самый, тот мальчик, которому никакая девочка не может отказать. И Аня не стала исключением. То, что Ваня снизошел до нее, было настоящим подарком. Как мог такой парень полюбить такую девушку? О! Разницу между собой и Ваней Панковым Аня с самого начала усвоила четко. И долго гадала, за что же ей такое счастье?
Может быть, все дело было в ее необыкновенных глазах: светло-серых, с золотистой каймой вокруг зрачка, отчего создавалось впечатление, будто в этих глазах постоянно горят яркие ночные звезды. И еще Аня была высокого роста, худенькая, легкая, стройная. Тогда, в шестнадцать лет, она вся будто бы светилась изнутри, и к ней тянулись, словно к солнечному лучу, возле которого и в самый пасмурный день можно согреться. Кончилось бурное увлечение глазами-звездами тем, что Ваня потерял всякую осторожность и не успел опомниться, как получил свидетельство о браке раньше, чем школьный аттестат.
За три дня до свадьбы случился грандиозный скандал. Отец Анны в категоричной форме заявил, что и после бракосочетания его дочь оставит свою девичью фамилию. Ох уж эта фамилия! Родня жениха поначалу обиделась всерьез, сам он кричал, что не позволит унижать свое мужское достоинство, Аня рыдала всю ночь напролет, уверенная в том, что ее жизнь сломана.
Но шумных Австрийских было гораздо больше, немногочисленные тихие Панковы сдались накануне свадьбы, и Анна осталась при своих интересах: от ненавистной фамилии избавиться так и не удалось. «Ничего, ничего, — думала она, ставя «королевскую» подпись в толстой регистрационной книге, — не всегда отец будет мною командовать, когда-нибудь я вырасту…» Ко дню бракосочетания Анне едва-едва исполнилось семнадцать лет.
А через шесть месяцев, знойным летом, в семье появился еще один Александр Австрийский. Узнав, что и сын не будет носить его фамилию, Ваня Панков только вздохнул и пошел готовиться к экзаменам в институт: один ребенок от армии еще не освобождал.
Сквозь болезненную дремоту Анна почувствовала в палате какое-то движение.
— Ой, молоденькая-то какая!
— Говорят, самоубийца это.
— Да свят, свят, свят, Тамара Константиновна, грех-то какой себя кончать!
— Тише, Надежда Михайловна! Спит, похоже…
Раздался скрип панцирных сеток, негромкое позвякивание чайной ложечки в стакане, шелест конфетных бумажек, Анна не выдержала и открыла глаза. Они сидели на кроватях, два божьих одуванчика, Тамара Константиновна и Надежда Михайловна. Одна совсем седенькая, сухонькая, другая полная, с густыми курчавыми волосами. Обе поглядывали на нее исподтишка, посасывая дешевые карамельки, пахло свежезаваренным чаем и ливерной колбасой. Анну вдруг затошнило, она застонала и повернулась на бок. Бабульки засуетились:
— Милая, тебе, может, надо чего? Так мы докторшу позовем.
— Нет, — выдохнула Анна.
— Да ты водички попей, детка, водички, — седенькая старушка сунула почти к самому ее рту стакан с чаем.
— Плохо. Не могу, — прохрипела она.
