Пролог
Анна глядела из окна пятнадцатого этажа вниз, на расцарапанный железными лопатами дворников заснеженный тротуар и ряды автобусных остановок.
«Господи, до чего же там хорошо! — думала она. — Хорошо и спокойно. Вот оно — счастье: упасть туда, вниз, пережить краткий миг полета, а потом — долгожданное освобождение от всех проблем. Там покой, примирение, конец боли. Я хочу туда».
Она рванула испачканную белой краской ручку, пытаясь открыть окно, но оно не поддавалось ее слабым рукам. Засохшие шпингалеты намертво застряли в своих пазах и не собирались выпускать женщину на свободу. Анна долго дергала на себя грязную ручку и плакала, плакала, плакала…
«Я просто боюсь. Мне страшно: а вдруг это больно? Говорят, при падении с такой высоты все произойдет мгновенно… Только ведь те, кто это попробовал, уже не смогут сказать, больно, не больно… Господи, о чем это я думаю?! Да какая разница!!!»
Она отошла от окна. Прошлась несколько раз по кухне, бессмысленно хватаясь то за чайник, то за полотенце, перекладывая с места на место вещи и кроша ножом какую-то еду.
«Куда теперь? Искать новую работу? Нового мужчину? Чтобы потом опять остаться одной, никому не нужной, вновь разочаровываться и проклинать момент своего рождения? — Сама мысль о завтрашнем дне была ей противна. Снова взойдет солнце, снова надо будет встать с постели… — А что дальше? Нет, думать обо всем этом просто невыносимо! Надо чем-нибудь заняться. Но чем? Приготовить еду? Но ведь люди едят для того, чтобы жить, а жить-то как раз не хочется. Телевизор включить? И снова видеть на экране эти лицемерные физиономии, слышать эти фальшивые речи с пожеланиями добра. А сами только и думают, чтобы кого-нибудь слопать, стрескать, сожрать… А если попробовать? Всего лишь попробовать… Вдруг это не так уж и страшно? Пойти, взять ручку, бумагу, написать: «Прошу винить в моей смерти…» Может, не надо никого винить? Нет, надо! Пусть знают!»
Анна порылась в письменном столе, достала ручку, вырвала из школьной тетрадки сына листок в клетку, зачем-то взяла ножницы и по привычке подрезала неровный край, проверила, заправлен ли стержень. Потом аккуратно вывела:
«В моей смерти прошу винить:
Моего мужа Ивана Панкова,
Моего друга детства Андрея Юсупова,
Его жену Светлану Юсупову,
Мою лучшую подругу Ольгу Калининскую.
«Они убили меня! Если можно наказать за это, своей последней волей заклинаю: сделайте это, кто-нибудь! Только сделайте!»
Вот и все. Пусть будет красиво. А вдруг по телевизору покажут? Было бы здорово: в вечернем выпуске новостей репортаж о том, как молодая красивая женщина свела счеты с жизнью. Все будут ее жалеть, и они тоже увидят… Господи, подпись-то забыла! Как же, не поставила внизу свою королевскую фамилию! Сколько слез из-за нее пролито, но теперь даже на это наплевать». И она размашисто расписалась:
«Анна Австрийская, 20 марта».
Положила листок на стол, еще немного походила по комнате. Как все вокруг изменилось! Костюм, о котором Анна столько мечтала, дорогой, цвета шампанского, валяется теперь на полу ненужной тряпкой, любимая ваза громоздится на столе бесполезным куском стекла, любимые книги пылятся на полке, и она твердо знает, что никогда уже больше их не откроет.
Анна еще долго кружила по комнате. Записка готова, надо что-то делать дальше. Уговаривать себя, убеждать в том, что покончить со всем этим сегодня же, сейчас — это единственно правильное решение.
«Каждый день просыпаться с отвратительным сознанием того, что все люди сволочи, что жить незачем, что никому не нужна… Как страшно! Весна на улице. Зачем весна? Земля немного оттаяла, могилу будет легче копать. Интересно, на похороны они придут? Плакать будут. Оправдываться. Потом Иван станет на могилу ходить и каяться, каяться…»
Сердце горько сжалось от жалости к самой себе, и Анна заплакала. Так, со слезами, подошла к шкафу, где лежали мамины лекарства, порылась в коробке.
Чем тут можно отравиться? Анальгин, но-шпа, активированный уголь, димедрол. Наверное, димедрол подойдет. Что-то она об этом слышала. Хорошо, что его тут много!
Анна принялась рвать упаковку за упаковкой и складывать в кучку маленькие белые таблетки. Они выглядели не так страшно, как тротуар из окна пятнадцатого этажа. Анна постояла немного, глядя на эту кучку, потом принесла из кухни стакан воды.
«В конце концов, я просто засну. Спать! Как это здорово! Просто спать. Хочу спать. Да, я просто хочу спать…»
Она горстями стала класть в рот таблетки, запивая их теплой противной водой. Потом поправила записку на столе, чтобы сразу бросилась в глаза, легла на кровать и накрылась пледом. Вскоре ее затошнило, потом стало трясти. Не так-то это оказалось просто: заснуть. Стало страшно. Боль все-таки пришла.
— Помогите! — прохрипела Анна. — Мамочка, мне страшно!
Ничего не изменилось. Начал наваливаться сон, тяжелый, болезненный, липкий. Анна уже поняла, что умирать очень больно, еще больнее, чем жить… Последнее, что она услышала, был стук входной двери…
Глава 1
БОЛЕЗНЬ
— Дыши! Дыши! Дыши!
Анна приоткрыла глаза, почувствовала резкую боль и тут же поспешила закрыть их снова. Ее пытались задушить, прижимая что-то вплотную к самому лицу.
— Дыши! — снова резанул слух визгливый женский голос.
Она закашлялась, отпихнула рукой маску, шланг от которой тянулся к аппарату, подающему кислород, и окончательно открыла глаза.
— Господи, девочка, ну ты нас напугала!
Опять вернулась боль.
— Очнулась? Что ж ты, а? Живешь, дышишь? — Над ней склонилось чье-то лицо, наполовину закрытое белой марлевой повязкой.
— Не хочу… — с трудом прохрипела Анна.
— Что?
— Не хочу жить…
— А я-то думала, что тебе уже достаточно. После такого промывания желудка у людей пропадает охота травиться. Ах ты, дурочка, дурочка.
— Там хорошо… — снова чуть шевельнула губами Анна. — В темноте…
— Светлана Степановна, да ее уже в палату надо переводить из реанимации! А когда очухается — в психиатричку. Пусть там разбираются, а то еще чего доброго из окна сиганет, — недовольно поджала губы молоденькая медсестра.
— Девочка, ты держись. Не будешь больше делать глупости? — спросила та, которую назвали Светланой Степановной.
Анна отвернулась к стене.
— Да будет, — зло сказала медсестра. — Не видите, что ли? Упрямая какая!
— Ты, Юля, помолчи. Ну накачают ее аминазином, и конец всему. Надо проследить, чтобы девочка опять не сорвалась.
