клубу личный шофёр твоего папаши.
Этим вечером мы с родителями уже успели обменяться любезностями. Пару минут назад. Я спустилась в гостиную и громко кашлянула. Отец, развалившийся в кресле, оторвал мутные глаза от газеты. Посмотрел на меня так, будто я прозрачная. Я остановилась и уставилась на него.
– Добрый вечер, Мила, – произнёс он тоном, каким приветствуют секретаршу.
И нырнул обратно в финансовую статью. Мать посмотрела на меня с удовлетворением. Было такое впечатление, что она сейчас скажет: «Вот видишь, он тебя узнал!» Пытаясь его спровоцировать, я бросила:
– Ухожу. Когда вернусь, не знаю.
Он кивнул, явно не слыша. Я вздохнула.
– Меня изнасиловали в лицее, и я залетела. Сделаю аборт и вернусь.
Мать подпрыгнула. И обернулась к отцу.
– Дорогой, кажется, у Милы…
Её слова натолкнулись на ту же стену равнодушия. Она даже не закончила фразу. Слегка покраснев, мать жалко улыбнулась мне.
– Хорошего вечера, дорогая…
На этот раз я не испытала никакой жалости.
Я пересекаю холл. Консьерж мне кивает. Я, с моими чёрными нечёсаными кудрями, пирсингом в ноздре и бесполой одеждой, несомненно, воплощаю всё, что он ненавидит: золотую молодёжь, испорченную и развращённую лёгкими деньгами. Я не отвечаю на его дежурную вежливость.
Нильс явился не один. Жанна тоже решила прийти. Её глаза налиты кровью, будто в них плеснули кислотой.
– Не могла подождать? – спрашиваю я.
– Подождать чего?
– Пока мы придём в «Dutch», чтобы накуриться.
– Накуриться, – ржёт она. – Что за бред?
– А ты разве ничего не курила?
Жанна затягивается сигаретой и закатывает глаза. Она знает, что я терпеть не могу всё, что хоть отдалённо напоминает наркоту. Меня тошнит от одной мысли, что она могла покурить травы. Я никогда не понимала тех, кто пытается спрятаться за кайфом от чего бы то ни было. Жанна выдыхает дым прямо мне в лицо.
– Ничего, кроме сигарет. Но, может, стоило, а? Чтобы быть чуть менее трезвой и не так активно отшивать тех уродов, что будут клеиться ко мне сегодня вечером.
В конце концов я улыбаюсь. Жанна, безумная бунтарка, имеет объективную причину воевать против всего мира. Её родители попали в автокатастрофу. Отец погиб, а мать осталась прикованной к инвалидному креслу. Жанна любит носить платья со слишком глубоким вырезом, ругать всех и вся и вести себя вызывающе. Но мы с Нильсом знаем, что её провокации редко выходят за пределы слов или жестов. На самом же деле приключений у Жанны было не больше, чем у меня. То есть совсем мало. Иногда Жанна пробует на прочность границы дозволенного, но исключительно для того, чтобы перезарядить батарейки. И довольно быстро возвращается к своим обязанностям, точнее, той единственной обязанности, которую считает достойной и от которой никогда не отступится, – быть рядом с матерью. Жанна, должно быть, читает мои мысли. Она ещё раз вызывающе фыркает мне в лицо и бросает быстрый взгляд на мои брюки.
– Армейские шмотки защитного цвета – это, конечно, безумно привлекательно. И краситься, когда идёшь в ночной клуб, тоже совершенно не обязательно, да. Ну, двинулись?
– Ага. Если вы закончили, то идёмте, – соглашается Нильс.
Он тянется, чтобы меня чмокнуть.
– Можно? Или врежешь?
Я улыбаюсь. Он звонко целует меня в щёку.
– Зато не тонешь в двух сантиметрах тонального крема. Мне нравится.
«Всё-то тебе нравится, Нильс, как ты это делаешь?»
Я обнимаю Жанну за плечи, Нильса за талию, и мы трогаемся в путь. Жанна внезапно кажется мне такой маленькой, несмотря на свои каблуки, такой хрупкой. Надо сказать, что я действительно выше и сильнее её, и рядом со мной она выглядит крошечной птичкой. Я прижимаю её к себе, словно желая защитить. Так у нас с начальной школы. Мне хочется её то поколотить (и я порой поколачиваю), то защитить (защищаю я её всегда). Нас обеих устраивает такое положение.
– Эй, это на меня ты должна смотреть с любовью, – упрекает Нильс.
– Я всегда смотрю на тебя как на брата.
– У тебя уже есть один.
Я слышу досаду в его голосе.
– Ты прав. Одного вполне достаточно.
Я поворачиваю голову. Эта манера Нильса погружать свой золотистый взгляд в мои глаза смущала меня ещё с детства. Ребёнком он был немного ниже меня, но разница в росте компенсировалась крепким телосложением, а особенно – интенсивностью взгляда. Порой я его била, порой плакала, не особо понимая, что меня так нервирует. И продолжала не понимать до того дня, когда он признался мне в любви. От этого воспоминания я бегу как от чумы. Сегодня сияющие глаза Нильса ничем не замутнены. И чувства тоже.
Я предпочитаю промолчать и ускоряю шаг.
– Эй, на пожар, что ли? – жалуется Жанна. – У меня, в отличие от вас, не трёхметровые ноги!
Стоит модному журналу признать «абсолютно улётным» какой-нибудь душный бар, оформленный (вопреки своему голландскому названию) в стиле украинской чайной, как это место становится обязательным для посещения. «Dutch»[1] – наглядная тому иллюстрация. И меня вполне устраивает его популярность. Ведь Жанна соглашается прожигать жизнь только в ультрамодных заведениях, а «Dutch» находится всего в трёх кварталах от моего дома. Когда мы выходим из ресторана, она, разумеется, тащит нас туда.
– Надо тусоваться в правильных местах, – в сотый раз втолковывает она. – Ведь туда ходят парни, у которых бабло из ушей лезет. Я таких обожаю!
Перед входом в «Dutch» – настоящая давка. Жанна тут же устремляется в очередь, раздражённо расталкивая всех, кто попадается на пути. Нильс движется следом. На его невозмутимом лице читается: «Простите, девушка не в себе, лучше её не провоцировать». И всё это – без единого слова, на одной силе характера. Нильс – он такой, да. В общем, и мне ничего не остаётся, кроме как плестись за моими друзьями, уныло повесив голову, будто я уже смертельно задолбалась тут находиться. Мы добираемся до вышибалы. Он нас узнаёт. Да и разве можно забыть выходки Жанны?
– Вам нельзя, – категорически заявляет он.
– О нет, Луис, ты не можешь так со мной поступить! – восклицает Жанна.
– Я не Луис, проваливайте.
Она встаёт на цыпочки и, прижавшись к громиле всем телом, шепчет ему на ухо:
– Теперь тебя зовут Луис. И если ты нас не пропустишь, я порву чулки, а потом закричу, что ты меня лапал, пользуясь давкой.
«Луис» сдерживает гнев и пытается трезво оценить угрозу Жанны. Перед баром полно народу, а вид у неё очень решительный. И вышибала сдаётся.
– Даже не пытайся пролезть сюда в следующую субботу, поняла? – предупреждает он, хватая Жанну за локоть.
Та грациозно высвобождается, посылает
